Сороковины Олега Кондратьева

У меня есть случайная диктофонная запись голоса Олега. Не случайных — с краеведческих конференций, выступлений его в школах, библиотеках и т. д — имеется несколько, а эта — плохого качества, едва прослушивается. В редакции я брал у кого-то интервью и забыл выключить диктофон, сунул в сумку (он бесшумный, работает, пока батарейка позволяет) и пошел к Олегу в музей, где он трудился. Я к нему порой заходил просто так, когда экскурсий не было. Запись с тех пор не прослушивал, на потом оставлял. И вот это потом настало… Фрагмент записи. Олег расстроен. Рассказывает, что накануне поездки не то в Москву, не то в Тверь ему выдвигают условие: «Мы вам дадим текст ветерана, который не смог поехать, вы его там зачитаете». Говорю: «Я вам что, попугай?!»
— Так не поедете?
— Не поеду…
— Ай-яй-яй…
Представляешь, они еще возмущаются!..    
Впервые я его увидел на литобъединении в редакции «Ржевской правды». Тогда его вел Сергей Смирнов. Это середина 80-х. Все собрались, дверь открывается, заходит человек с бородкой, в очках, спрашивает: «Можно поприсутствовать?» Кто-то произнес: «Ну, уж вам-то, Олег Александрович, разрешение спрашивать!» Олег в то время работал заместителем редактора. Он стал рассказывать об истории ржевского литобъединения. Васильич (Смирнов) много раз писал, что лито «Истоки» основал поэт Попов. Олег вспомнил, что какое-то время заседания не вел никто, идея возобновления родилась у него и одной журналистки. Васильич вновь напомнил о Попове, который работал в «Ржевской правде», а потом переехал в Калинин. Я спросил, не тот ли это Попов, чье стихотворение о всесоюзном старосте Калинине я читал, когда в 1975-м И. Ладыгин возил нас на областной конкурс чтецов к столетию Михаила Ивановича. Я даже процитировал кусочек. Оказалось, тот самый Попов…

***
В переименованном Калинине мы с Олегом встречались, когда я посещал архив, которым он заведовал. С тверским архивом у меня связана такая жуткая история. Начало девяностых. Читальный зал. На моем столе лежит подшивка «Тверских губернских ведомостей». Внутри подшивки вклеено штук двадцать листочков. Они совершенно одинаковые, в них — одна и та же информация. Думаю, возьму один, переписывать уж больно неохота. Да и кто их там считал? Через месяц приеду, возьму ту же подшивку и вложу в стопку. И уже собрался было вытащить листочек, но Олег как будто прочел мой злой замысел. Махнул рукой из соседней комнаты, зайди, мол. Захожу. Сидит за монитором тетенька, а на экране, как на ладони, весь читальный зал просматривается. Я похолодел. Не помню, о чем он мне говорил, но как вовремя он меня позвал! И практически спас…
Еще раз он заглянул на литобъединение в начале 1990-х. Мы там были с женой. Это накануне 8 марта. В руках у него была стопка книжечек. Брошюрки он сначала вручил поэтессам. Поэтам тоже досталось. Тоненькая желтенькая книжка мне больше всех запомнилась из тех, что он потом дарил. Автор, краевед И. Я. Красницкий, описывает путешествие по Волге от Твери до Ржева. Это 1874 год. Примерно в это время Репин написал своих «Бурлаков на Волге». Еще был жив Некрасов, который про них же, бурлаков на Волге, писал: «Этот стон у нас песней зовется».   
Помню, спросил Олега: «А краевед до Ржева из Твери на бурлаках добирался?» Олег усмехнулся: «Там все написано». Дома я читал и удивлялся: они путешествовали на прогулочном пароходе. От Твери до Зубцова «домчались» за сутки… Потом Олег часто приходил в лицей № 35, куда моя жена, школьный библиотекарь, приглашала его к ребятам с рассказами о Ржеве. Он охотно откликался, ребята с удовольствием слушали, в классе все не вмещались, собирались в рекреации на втором этаже.

***
А вот эпизод из 2000-х. В Ржев из Башкирии на своей машине приехал тридцатилетний парень вместе с мамой. Внук разыскивал братскую могилу, где должно быть высечено имя его деда, воевавшего под Ржевом. С дедом произошла такая история: в части, где он воевал, его записали в число погибших. В село, откуда он призывался, послали похоронку. Но дед пришел с войны и долго еще жил. Откуда-то он узнал, что есть под Ржевом воинское захоронение, где на памятнике высечено его имя. Сам он так и не съездил на место боев. После смерти деда в Ржев приехали его дочь и внук, пришли в редакцию «Были». Звоню Олегу в музей: «Можно к тебе с гостями из Башкирии?» Он для них двоих провел экскурсию, мне подсказал дальнейший маршрут. Мы побывали на нескольких воинских кладбищах — имя деда нигде не обнаружили. В очередной раз захожу к Олегу, он мне сообщает: «Дед служил в заградительном отряде»…
А как-то в День города он останавливает меня возле аллеи Грацинского. Бородатый красавец, импозантный, с портфелем, он производил неотразимое впечатление. Он мне сообщает, что видел в типографии очередной сборник «Город над Волгой» и прочел мою статью. Спрашивает: «Ты читал историю от сатириконовцев Дымова, Тэффи, Аверченко?»  «А как же!» — обрадовался я. «Это чувствуется», — сказал Олег. И мы давай вспоминать, цитировать: «Династия Августа предавалась пышности и быстро впала в ничтожество», «Указать разницу между развратной Мессалиной и глубоко испорченной Агриппиной»…
Еще эпизод. В «Ржевскую правду» я заскочил, чтоб заплатить взносы. Комсомольские, партийные, профсоюзные, журналистские, везде и всюду их платили со скрипом. Как глава местного союза журналистов, взносы собирал Слава Голубев, фотограф «Ржевской правды». В кабинете я застал одного Олега, он сказал: «Слава у себя в фотолаборатории, хочешь, подожди». Ждать я не стал.   
Прохожу мимо фотографической комнаты и вижу, что она открыта. Горит свет от красного фонаря. Славу вижу со спины, он несет к раковине огромную кювету со снимками. Ну, я и зашел. «Привет», — говорю … От неожиданности Слава вздрагивает, и раствор с закрепителем выплескивается ему в туфлю. На полусогнутых ногах он добегает до крана, швыряет кювету в раковину, разворачивается и … Надо было видеть Славу во гневе (вернее, не надо). Он раскаляется, взрывается, рвет и мечет: «Тебе кто сказал, что я тут?!» — извергается Слава, как Везувий. Краем глаза вижу: Олег пулей вылетел из кабинета и прошмыгнул к выходу. «Так у тебя ж дверь открыта», — лепечу и ретируюсь, чтоб исчезнуть. Разворачиваюсь и убегаю вслед за Олегом. Он стоит на крыльце, курит. Со второго этажа вдогонку из уже остывающего жерла доносится Славино: «Куда ты убежал-то?!»… Потом стоим втроем на крыльце, курим, давимся от хохота.

***
Олега я не смог проводить в последний путь. И Славу тоже. Давно мы были молодыми, не болеющими. А многие были живыми… Живыми я их и запомню.•