Татлян Жан и иже с ними

Почему-то я не помню песен Татляна в пору расцвета его карьеры. Расцвет пришелся на конец шестидесятых, если верить интернету. Наверное, он не пел в «Рабочем полдне», «Утренней почте» и прочих радио- и телепередачах по заявкам слушателей и зрителей. Эмиля Горовца я застал. Когда Эмиль Яковлевич куда-то запропастился, песни, что он исполнял, запели другие певцы. И ничего — никто не заметил потери бойца. А слухи всякие ходили.
И Мулермана в детстве я крутил на радиоле «Иртыш». Вадим Иосифович был на маленьких пластинках, а на большой  — Лариса Мондрус. Аиду Ведищеву помню. И Нину Бродскую — тоже, и даже знал, что она не жена поэта Иосифа Александровича. Сегодня Сергея Лапина, главу Гостелерадио СССР, обвиняют в махровом антисемитизме, мол, это он пре-рвал карьеру всех вышеперечисленных еврейских товарищей.
Но Жан Татлян — армянин, он уехал по другой причине, ему свободы не хватало. Вообще-то не все уехали. Валерий Ободзинский спился здесь. Тоже задохнулся от несвободы. А Иосиф Кобзон процвел, хотя и еврей. И композитора Фельцмана не притесняли по национальному признаку, и обоих Райкиных, и прочих. Как все запутано! Ободзинскому было вдвойне обидно: мало того что ни грамма не еврей, так еще вместо заслуженного артиста России получил заслуженного Марийской АССР. Не каждый такое выдержит.
О том, что эстрадники, диссиденты-мученики, покидали страну, мелькало в газетах без подробностей. Пресса тоже страдала от отсутствия свободы. Приходилось быть идеологически выдержанной, и пресса прессовала отщепенцев. Она сообщала скороговоркой, что свалившие певуны и певички за бугром никому не нужны; мол, они там устраивались таксистами, посудомойками, мечтали вернуться на родину, их не пускали, они бились головой — кто о Стену плача, кто в Бранденбургскую калитку, кто о статую Свободы. Это было и так, и не так.
***
То, что у Жана Татляна была успешной карьера в СССР, он не отрицал. Певец стал давать интервью направо и налево, когда вернулся из эмиграции. Из вынужденной, разумеется. Послушаем Жана Арутюновича.
— Что заставило вас покинуть СССР? — спросила его свободная журналисточка в мае 1990-го в разгар горбачевской перестройки.
— Это был демарш против существующего режима. Я не гнался за благами «капиталистического рая». Я и здесь имел все необходимое, поскольку был в первой десятке высокооплачиваемых авторов. Имел квартиру в Ленинграде, не будучи ленинградцем, машину, даже прогулочный катер. У меня была прекрасная публика, моя работа доставляла мне огромное наслаждение. И все это перечеркнул… худсовет. Кто были эти люди, решающие судьбы других? Кто дал им право судить о том, в чем они ничего не смыслят? Мне не давали петь многие мои песни, а я не мог их не петь. Что оставалось делать? Жить с ярлыком диссидента? Ждать, когда арестуют? Я выбрал другой путь. И не я один. Нас были сотни — певцы, художники, музыканты, которых вытолкнула административно-бюрократическая система. Но тем самым мы попытались сдвинуть этот айсберг. Я думаю, мы вправе считать себя зачинателями перестройки».
Что он такого насочинял, что угодил в диссиденты? Влезем в шкуру худсовета, прочтем «Фонари» — самое шедевральное его произведение: «И не дают они / Людям сбиться с пути / Ночные спутники фонари». Нет тут никакого двойного дна. Худсовет скорее всего обратил внимание автора, что не рифмуются фонари и пути. Огни и фонари — тоже рифма никудышная. И в реке-во сне не катит… Просмотрев еще с десяток песен, ему могли просто сказать: «Жан, ты никакой не поэт». Что было правдой. Но записывать в диссиденты — безобразие и произвол. Тем более что музычка приятная, диапазон голоса — в полрояля. И голос красивый. Да и сам парень неотразим. И не еврей ничуть. А стихи? Ну да, не фонтан. Так что в диссиденты Татлян сам себя записал.
 Но фишка в том, что Жан Арутюнович пел песни и на стихи других авторов. Их ему порой подбрасывал соплеменник Арно Бабаджанян, с которым он позже поссорился. Слова писали профессиональные поэты-песенники. Например: «Вновь проснулись здания, /Прочь уходит тень. /Здравствуй, воскресение…» Жан мог подумать: «Разве я не смогу такую же галиматью сочинить?» И смог. И пел себе. Напел на квартиру, машину, яхту, а потом — бах, и отрубило. Что-то в худсовете произошло…

***
Когда все эти песняры называют себя творческой интеллигенцией, творческая интеллигенция гомерически хохочет и перестает ею быть. Ну, какие вы диссиденты?! Вы что, на площадь вышли в 1968-м? Вы грызлись друг с другом из тщеславия, зависти и жадности. Из-за того, в какой очередности вам на сцену выскочить. До мордобоя доходило, до стрельбы, до смертоубийства. Свободы им не давали! Декабристы доморощенные, челкаши задрипанные.
Аида Ведищева могла стать диссиденткой. Ей судьба подарила уникальный шанс. В 68-м ее послали в Сопот на конкурс. Как раз в это время СССР ввел войска в Прагу. В министерстве культуры опасались за наших артистов, выступающих за рубежом. Ведищева получила телеграмму: «Не выступать!» Боялись провокаций. Но певица вышла на сцену. Думаете, она исполнила что-то протестное? «Гуси-гуси, га-га-га», — она спела. На бис эту диссидентку вызывали несколько раз. Правда, только второе место присвоили. Дома она получила по шапке от министра культуры Фурцевой, и потом везде говорила, что с тех пор ее стали запрещать. Странно — диски-гиганты Ведищивой выходили вплоть до ее отъезда из СССР в 1980-м. Думается, 12 лет она не впроголодь жила.
Когда пал железный занавес, сколько ж их оттуда понаехало! Созревшая пожелтевшая пресса выволокла на первые полосы всех этих обиженных вилли и жанов. Телевидение не отставало. В телепередачах из рубрики «У замочной скважины» заклятые друзья-евреи, Мулерман с Кобзоном, рассказывали, как их кинула одна и та же жена, певица, тоже, кстати, еврейка. Еще немного, и их бы помирили, но упрямый Мулерман покинул студию. Обе эстрадные звезды погасли чуть ли не одновременно: Кобзон умер в августе 2018-го, Мулерман — в мае того же года. На скандалах делают рейтинги, их искусственно подогревают. Да чего там — раскаляют добела.
Иосиф Бродский, однофамилец певицы Нины, открыл в Нью-Йорке на двоих с Михаилом Барышниковым ресторан «Русский самовар». Ресторан Эмиля Горовца назывался «Балалайка», а у Жана Татляна — «Две гитары». Про него стоит рассказать подробнее.
Шановний кореш Дмитрий Гордон в 2010 году пригласил к себе на жовто-блакитный телеэфир художника Михаила Шемякина. Профессиональный диссидент оказался чудесным рассказчиком. Он поведал, как из парижской квартиры разъяренная Марина Влади выгнала его и Высоцкого, и они отправились в ресторан. «Был в Париже такой кабак, — уточняет Михаил Михайлович, — «Две гитары» Жана Татляна. Ночь. Хозяин стоял на улице, внутри никого не было — у него очень непопулярный был кабак. Он увидел, что мы приближаемся. Узнал нас, естественно. Как мне рассказывали, Жан вбежал в зал и стал снимать иконы. Он человек с большим вкусом, у него кабак был оформлен иконами русскими. Он стал их снимать и требовать, чтобы их занесли в подвал, потому что Шемякин с Высоцким сейчас все, к черту, разнесут. Он человек дружелюбный. Уговорил меня выпить с ним полстопочки…»
Высоцкий в итоге оказался в психлечебнице. По следам той ночи он написал одну из лучших песен и посвятил ее другу Шемякину: «Французские бесы, такие балбесы, но тоже умеют кружить».  А в ту ночь от Жана Татляна друзья отправились в ресторан «Распутин». Шемякин заканчивает эпизод так: «Ресторан дорогущий. Мы туда зашли. Там сидел Юрий Любимов с мадам Мартини. Володя сделал вид, будто его не заметил. Он запел: «Где твой черный пистолет?» Я достал пистолет, который всегда носил с собой, и пальнул в потолок… Потом гляжу — никого вокруг. Нет и Любимова — только задница мелькнула».
В симфо-джаз-ансамбле Жана Татляна на контрабасе играл Вилли Токарев. Это еще в СССР. Вилли — тоже свободолюбивая натура. В оркестре Анатолия Кролла свободы он не нашел. В ансамбле «Дружба», у Броневицкого, мужа Эдиты Пьехи, тоже не отыскал. Все тот же проклятый худсовет гнобил Токарева. И Вилли уехал в Америку, там его приютила дочь Льва Толстого Александра…

***
Жан Арутюнович тоже многих пережил. Он вернулся в Санкт-Петербург. Концерты дает. И не только в Питере. По всей стране гастролирует. По-русски поет, по-армянски, по-французски, на идиш. Книгу пишет. Фирму открыл, соусы делает. Нет-нет и новую песню напишет: «А в Париже правит бал красота, /А над Лондоном туман до утра, /А в Нью-Йорке небоскребы да дела, /А в России души, как колокола».
Эх, пели бы они по-армянски, по-французски, на идиш, или на любом другом басурманском наречии. Цены бы не было. Почему аббы с бониэмами были у нас так дико популярны? Потому что они по-русски — ни слова, а мы по-басурмански — ни в зуб ногой. А тут — колокола, бла-бла-бла… Худсоветов на вас нет. •