Вдоль по Пушкинской

Есть в нашем городе, кроме улиц, площадей, переулков, тупиков и проездов, две набережные: Красноармейская и Пушкинская. Они, конечно, поскромней, чем в Петербурге — без берегового гранита и державного течения. Но у нас своя прелесть. Наша Волга течет не державно, не величаво, а спокойно и безмятежно. Неву кто-нибудь величал «матушкой»? Или Москву-реку? Никогда. И пусть они не хвастают своим гранитом. Воду-то, небось, нашу пьют. А у нас на водозабор не хватает. В Вышнем Волочке, куда ни глянь — всюду набережные. И куда их столько? У нас две — и нам не нужно больше.

В заключительной главе книги Н.Вишнякова «Ржев» есть такие лирические нотки: «Как приятно смотреть от здания Госбанка на темную ленту реки». Автор первого советского краеведческого труда о нашем городе (книгу он так и не успел подержать в руках) любовался живописнейшей панорамой, стоя на Пушкинской набережной.

Пройдем по ней. Самое время. Поэтова осенняя пора.

Жилых многоэтажек мы тут не встретим — максимум два коттеджных (ну, три) этажа. Зато самый высотный городской объект — телевышка — расположен на Пушкинской набережной. И самый культурный — библиотека — здесь же.

Возле бывшего здания Госбанка Пушкинская набережная заканчивается, и то пространство, которое в прошлом было заполнено Городской управой, пожарной частью, Никольским бульваром, сегодня пустует. Стоит пушка на постаменте. На мемориальной доске — четыре стихотворные строки. «Речные откосы» рифмуются с «солдатами». Хотя так и напрашиваются матросы. А к солдатам бы подошли закаты. Александр Сергеевич не одобрил бы. Впрочем, он не был в Ржеве. Даже Гоголь не был, а уж ему бы вся стать посетить. Его духовный наставник отец Матвей справлял службу на Соборной горе, там, где нынче обелиск.

Мы все-таки дойдем до обелиска. Чем не набережная? Ну и что — что не Пушкинская. Она тут вообще ничья. Вот по ступенькам к обелиску поднимаются две женщины в оранжевых спецодеждах, собирают венки, те, что выцвели, и тяжело волокут их через мостик в сторону парка Грацинского.

Как-то один самопровозглашенный краевед обещал показать двум пожилым дамам, собиравшим материал про отца Матвея, место захоронения наставника Гоголя. Было обещано что-то вроде спиритического сеанса. Я тоже напросился на представление.

Дам мы ожидали возле обелиска. Краевед держал в руках блестящую железяку, которая то вращалась, то останавливалась.

— Я определяю контуры храма, — сказал прорицатель.

— А как проверить, правильно ли? — спросил я.

Краевед посмотрел на меня, как инопланетянин на муравья.

— Видишь, ряды пожелтевшей травы? Она в первую очередь жухнет там, где был фундамент.

Я хотел спросить, зачем тогда железка. Но постеснялся.

Подошли дамы. Поиски продолжались в гробовой тишине. Потом медиум забормотал:
«Приход, алтарь, церковное кладбище», — и уверенно направился в сторону, куда указала железяка: «Здесь могила отца Матвея!»

Ночью снился протоиерей Константиновский, Гоголь, Афанасий Фет и Иван Семенович Барков; звучали обрывки песенки:

Он лупил его кастетом,
Приговаривал при этом,
Шалишь! Спалишь!

Еще о надписях. Н. Вишняков пишет:

«На уцелевших стенах, на обгорелых корпусах фабрик можно было видеть зовущий лозунг: «Мы возродим тебя, родной Ржев!»

Возле кинотеатра «Октябрь», что стоит спиной к Пушкинской набережной, есть красная кирпичная стена. На ней еще можно прочесть тот послевоенный лозунг. Верхняя строка почти стерлась, но нижняя еще читается: «…Собственными силами!» Шестьдесят лет назад эти слова начертали люди, на чью долю выпало столько испытаний, сколько б не вынесли поколения предыдущих восьми веков.

А на ржевской гостинице можно прочесть: «Ржев — город воинской славы». И чуть ниже: «Гостиница. Казино. Ресторан». Слева — храм новомученников и исповедников российских.

Почему-то вспомнилось, как на концерте, посвященном 60-летию Победы, диктор ЦТ объявил: «В сопровождении дважды краснознаменного хора имени Александрова поют отпетые мошенники…»

Другой опальный краевед (не тот, которого сжигает любовь к отеческим гробам) рассказывал, как он на Пушкинской набережной поссорился с тверским археологом. Тверитянина выписали, чтобы он установил, имеет ли историческую ценность некий участок предполагаемой застройки. Краевед принадлежал к породе людей с обостренным, болезненным, гипертрофированным чувством справедливости. В каждом чиновнике он ухитрялся увидеть мерзавца, взяточника и карьериста. И конечно же, был не прав. Вспомним того же Гоголя: «Кто ж от счастья откажется, ежели оно само в рожу прет?»

Так вот, проходит краевед по Пушкинской набережной, видит, как археолог копает лопатой яму, и как заорет на него: «Ты б еще на бульдозере приехал!»

В позапрошлом веке на берегу возвышалась гостиница Некрасова. Но наша, современная, лучше. Хотя бы потому, что в ней на пятом этаже 12 лет назад зарождалась «Быль нового Ржева». Как летит время! Казалось бы, совсем недавно Наташа Струнина приглашала: «Приходи смотреть офис». Я тогда еще такого слова не знал. Пробирался по гостиничным коридорам, по коврам, как по мху; туфли утопали в ворсе и мурлыкали. Наташка барабанила по крутейшей электрической пишущей машинке, потом встала со стула, а каретка продолжала печатать сама.

— Ты мне можешь эту фигню отломать? — спросила. — Я ее мизинцем задеваю — и все стирается, к черту.

А сегодня Наталья — зав. отделом популярного московского издания.У другой Наташи, Веденеевой, 12 лет назад я спросил: «Девушка, вы принесли ваучер?» Она ответила обреченно: «Я работу ищу».

Через месяц она держала в руках редакционную телефонную трубку и побелевшими губами шептала: «Ребенка продают!!!» Какая-то свихнувшаяся спрашивала, можно ли подать такое объявление… Сегодня Наташа работет в «МК»… Иные далече. А иных — лучше б и не было…

Где-то в районе набережных коттеджей когда-то располагалась мастерская фотографа Германа. В России фотография появилась в сороковых годах XIX века. Пушкин не успел сфото-графироваться. Есть фотоснимки Гоголя, Чаадаева. Даже Жуковского. А ведь Василий Андреевич готовил кушанье из лягушек для Марии Федоровны, вдовы Павла I — это ж доисторические джунгли… Не успел Пушкин отсняться. И в поезде так и не прокатился. Он у Брюллова за несколько дней до гибели картину просил. На колени вставал. В шутку, правда. А Брюллов ему, мол, потом, потом…

Пушкинская набережная дальше петляет, заползает на Жореса, путается с Герценым и Островским, натыкается на памятник «почетному гражданину Ржева» Тертию Филиппову, теряется, вовсе сходит на нет в районе Смоленского кладбища. А там другие берега.