Русалка с коромыслом

Это случилось зимой. В ту пору зимы были как зимы, морозы как морозы — крепкие, трескучие, русские. Политический климат под стать суров и ужасен. Ледниковый период, ледостав. На дворе застой, народ ходит на работу, как заведенный. На митинги и свободное волеизъявление нет ни времени, ни возможностей. Как выжил бедняга народ — отдельная тема, да и не всем повезло.

Итак, зима, стужа, утро. Народ идет на заводы и фабрики. Снег визжит, ресницы слипаются от инея, пар изо рта валит, как из трубы котельной, проникает за поднятый ворот и опущенные «уши» ушанки; руки в меховых варежках запиханы в карманы шубы. Точь-в-точь часовой на посту в тулупе: ничего не видит, не слышит, идет и спит. И вдруг…

Я чуть не закричал по-немецки, как учили в армии (Германия): «Хальт вер да шиссен» (стой, стрелять буду). Она и похожа-то была на Еву Браун, эта девушка у проруби…

Наш замок (замкомвзвода) где-то вырезал картинку и налепил ее в дембельский альбом. Во время морально-профилактической чистки замполит увидел девушку. «Замка» таскали по штабам. Выяснилось, что журнал подбросили немцы, работавшие в части.

Лирически драматическое отступление о шубе.

Мне ее шили в женском ателье. Цвет престарелого медведя, фасон похожий. Отец сказал, что я выгляжу в ней, как медведь и медвежатник одновременно. У нее (у шубы) прошлое оказалось криминальным. Пошив одной шубы мастера оформили, как три пальто.

Сейчас это назвали бы предпринимательством, а тогда завели на людей уголовное дело. И представляете, на какие вопросы ничего не подозревавшему клиенту приходилось отвечать суровой тетеньке-следователю?

А ведь в ателье он был всего пару минут пять лет назад. Его туда на медвежьем аркане приволокли жена и мама. В местной газете они прочли, что шьют в женском ателье мужские шубы. Он и знать не знал. Тетенька-скорняк вылезла из недр мастерской, измерила его на глаз и отпустила. Через какое-то время уже дома перед зеркалом померил и обмер — часовой, ни дать ни взять.

А невзлюбил я шубу после того случая у полыньи. Но это потом, а пока сижу в ступоре в кабинете следователя. Ступор наступил, когда правосудие молча что-то долго листало, а потом как произнесет: «Что вы шили пять лет назад в ателье «Волга»?»

В эпоху миллионносерийных «фонарей», когда следователи поперли в киносценаристы и заполонили вечерний телеэфир профессиональными тайнами, стало понятно, что у «следаков» прием такой фирменный: ничего не ответить на ваше «здрасьте», а огорошить с порога.

Когда дым немного рассеялся, я вдруг вспомнил и выпалил в ответ: «Шубу».

«Так-так-так, — прострочила тетенька, и я подумал, хальт вер да шиссен, прощайте, родные, прощайте, друзья. — Так-так, — продолжила допрос следовательница, — а как это вам подфартило ее сшить в женском ателье?» Сраженный, я молчал.

Умели же раньше поставить в тупик, припереть к стенке, сразить наповал. Нечем крыть. Лишь вздохнул искренне, будто оформил явку с повинной: «А я и не знал, что оно женское».

Я испугался, потому что подумал, а ну как служительница Фемиды потребует принести вещдок. А где он теперь? Курить я в нем выходил на балкон в холода, капусту укутывали зимой. Меня осенило: когда мы шубу выбросили в мусорку, наверное, кто-то ее подобрал, надел и кого-то в ней замочил. Следовательница, насладившись, все объяснила, успокоила, что я ни причем, вызываюсь как свидетель и таких у нее пруд пруди по этому делу.

Но все же шубу я невзлюбил. Повторно, уже постскриптум. А впервые — после того самого видения у проруби.

Мираж бывает в пустыне от жары, теплового удара. А тут — тридцатиградусный мороз! Стоит у проруби девушка. Купальник на ней лилово-алый, под цвет замороженного солнца, которое примерзло к макушкам деревьев. На снегу ведро, в ведре ковшик. Она черпает из него воду и обливается осторожно, чтобы не замочить волосы. Стрижка, фигура и цвет купальника, как у Евы Браун, и я издалека вижу проступающие сквозь капли воды, как сквозь увеличительные стекла, мурашки на ее коже.

Подумалось, засыпаю, мерещится от мороза, плетусь и сам себе бормочу: «Шевелись, не спи». Но стук ковша о дно пустого ведра засвидетельствовал — явь. Она зачерпывает ведром из полыньи, ставит его на обледеневший наст, вода проливается на босы ноги, наполняет второе ведро. Поднимает лежащее на снегу коромысло, цепляет ведра и легко забрасывает на плечи.

— Тепло ли тебе девица? — а что я мог еще сказать.

Кажется, у Есенина есть: «Но лукавой улыбкой брызнув на меня, унеслася ты вскачь…». Хорошо, что она брызнула улыбкой, а не водой из ведра. Я посторонился, сошел с узкой тропинки. Поравнявшись, она пробубнила: «Шубу бы твою не обрызгать».

С тех пор я ее и не носил.