К двухсотлетию победы в Отечественной войне 1812 года

В 1912-м Россия широко праздновала столетие победы в той войне. Позже ее назовут первой отечественной. Первая мировая наступит через два года.

Задолго до торжеств во всех российских губерниях собирали сведения о живых свидетелях сражений. Нашли 25 человек. Самому молодому стукнуло 108 лет. Он был очевидцем сражения под Клястицами. Остальным более 110. Самому старшему из участников, бывшему фельдфебелю А. И. Винтонюку, исполнилось 122 года. Пресса тех лет сообщает: «Он оказался настолько слаб, что не мог ходить без посторонней помощи. Только пятеро из них смогли прибыть на торжества. Их посадили на стульях у решетки ограды. После объезда войск император в сопровождении свиты подошел к старикам. Он беседовал с ними, подойдя к каждому, спрашивал о прежней службе, о жизни. При попытке одного из них подняться, государь запретил это делать. Тут же, перед старыми ветеранами, стояли и Великие князья».

Когда-то в СССР зачитывались многопудовой трилогией А. Черкасова и его супруги («Хмель», «Конь рыжий», «Черный тополь»). В предисловии к первой части автор пишет, как в октябре 1941-го в редакцию красноярской газеты, где он работал, пришло странное письмо: «Время не приспе: и анчихрист Наполеон у град Москвы белокаменной на той Поклонной горе, где повстречалась с ним малою горлинкою несмышленой, и разуметь не могла, что Москве гореть и сатане погибели быть. Да пожнет тя огонь, аще не зазришь спасения. Погибель, погибель будет. И лик Гитлеров распадется, яко тлен иль туман ползучий, и станет анчихрист Наполеон прахом и дымом…»

Под письмом стояла подпись: «Ефимия, дочь Аввакума из Юсковых, проживающая в деревне Подсиней у Алевтины Крушининой». Автор любопытства ради поехал на встречу. Вот что он увидел и услышал.

«… Голова ее была совершенно белая. Ястребиный нос пригнулся чуть не до верхней губы. Лицо было до того перепахано морщинами, что никто бы не мог угадать, какой была старуха в молодости. На мой вопрос, не она ли написала письмо в редакцию газеты, старуха охотно подтвердила:

— Кто же за меня напишет? Сама. Сама. Анчихрист, анчихрист Наполеон. Детей вот осиротил и горем землю заполнил. Сгинет он в пожаре, сгинет.

Я сказал, что Наполеона давным-давно в помине нет, и что война идет с Гитлером, с фашистской Германией. Старуха проворчала что-то, поворочалась на печке и медленно слезла, кутаясь в рваную шаленку. Сказала:

— Не сообщно глаголать то, чего не ведаешь, раб божий. Сказано: сатанинское — в сатану вмещается; Саулова — в Саула, Исавова — в Исава. Рече про Гитлера, а он — сатано Наполеон. Видала я его, треклятого. Ноги толстые, обтянутые белыми штанинами, и ляжками дрыгает. И губы, яко скаредные, продольные. Не брыластый. Нет! Брыластые добрые.

Старуха пояснила: «брыластый» — толстогубый, значит. Так говаривали, дескать, в старину.

Я все-таки не верил, что старуха виделась с Наполеоном, и она еще раз подтвердила:

— Как же, как же. Как вот с тобой теперь. Ближе даже.

— После Наполеона, бабушка, много воды утекло!

— Много, много. И воды и грязи. И морозы были. И тепло было, и люди были, и звери были. Молодые гибли, как солома на огне. А я живу, мучаюсь и не зрю века. Ох-хо-хо!

Я невольно поинтересовался, сколько же ей лет.

— Да вот с предтечи сто тридцать шестой годок миновал. Год-то ноне от сотворения… Зажилась, должно. Аще не днесь, умрем же всяко. И рече господь: ходяй во тьме, невесть камо грядет. Не сделай беды, да и не сгинешь во зле.

— И паспорт у вас есть, бабушка?

— Лежит, лежит пачпорт. Не мне — на ветер дан. На пришлых да встречных. Покажу ужо. Покажу. Глянь. Глянь…

Паспорт советский, самый настоящий, и выдан был в городе Артемовске в 1934 году. Год рождения — 1805-й!»

То есть не так уж и давно все это было. Нынче мы празднуем двухсотлетие изгнания наполеоновских войск с территории российской империи. До полного разгрома Наполеона будет еще не одно сражение. Будут и поражения войск коалиции, в том числе и русских.

А пролистнуть от Бородина столько же, пару веков назад — и мы въедем в Смутные времена. Доктор исторических наук ставит такой диагноз: «Российские изменники пили за здравие царя Владислава (сына польского короля Сигизмунда). Города Ржев и Зубцов признали нового царя, но Смоленск не признал его». Это времена Шуйского, обоих Лжедмитриев. Романовыми еще и не пахнет.

Говорят, Наполеон однажды проснулся в кремлевских покоях оттого, что потянуло дымом отечества (нашего отечества). Глянул в окно — Москва горит. И будто бы он произнес: «Это скифы! Они уничтожают свои собственные города!»

Поскольку мы, потомки скифов, по меткому выражению Сан Саныча Блока, веками держали «щит меж двух враждебных рас, монголов и Европы», можно сказать, что не только Гитлер наступил на наполеоновские грабли. Началось все гораздо раньше.

Поэтому начнем с Геродота. Он первым обратил внимание на странную привычку ведения войны нашими пращурами: заманят вглубь территории, все сожгут — и празднуй Пиррову победу.

Был еще один роман, тоже довольно известный, «Атосса» Николая Ульянова. В нем рассказано о походе в Скифию персидского царя Дария в конце шестого века до нашей эры. Так вот, Геродоту, древнегреческому галикарнасцу (скончался он в 425 году до н. э.) доктора исторических наук при жизни так и не присвоили, поэтому к его интересным предположениям отнесемся как гипотезам, хоть и вполне достоверным.

Продолжение следует.