Воспоминания, навеянные холодами

Давненько в наших краях не свирепствовали настолько лютые морозы. В последние годы нас не так удивляли теплые рождественские дождички, как нынешние крещенские холода.

Все живое ежится, зябнет, кряхтит. Круглые сутки над страной — дым отечества: березовый, газовый, мазутный, угольный. Утреннее обмороженное солнце безнадежно смотрит на запад и стонет, как нарыв: «Где же ты, теплый воздух Атлантики?»

Местные старожилы уверяют, что переживали и сорокаградусную стужу, на что сибиряки хмыкают и, украдкой смахивая соплю, утверждают, будто переносили такие морозы, от каких коченеют пингвины.

Тем временем на юге наша антарктическая экспедиция на станции «Мир» дождалась оттепели и в легкий шестидесятиградусный морозец продолжила бурение трехкилометровой скважины. Ребятам осталось метров пятьсот, и через полгода они доберутся до реликтового озера. Вот тогда мы узнаем точно, какие микроорганизмы исчезли со всех материков миллион лет назад.

Полторы недели все телеканалы страны успокаивают российского телезрителя: московская энергосистема выдержала морозы. Мы так рады за них за всех. Шлем им горячий привет и докладываем: «Мы тоже не окочурились».

Зима 1978-1979- го выдалась суровой. Две ночи, если верить заоконному термометру, зашкаливало за сорок. В один из вечеров мы отправились в кинотеатр «Октябрь» на итальянскую комедию про Робинзона. Когда вернулся домой, удивился, в чем это я так вывозил черную болоньевую куртку. Потом догадался, что белые полосы на ней образовались от мороза.

Холоднее всего было добираться утром до работы. Выбегал из подъезда, нырял в глухой переулок и согревался, как в армии на посту: руки за голову — и чешешь «гусиным шагом», приговаривая: «Холод собачий». Какая-то шавка высунулась из калитки — и лишилась дара речи. За ней — хозяйка. Взглянула и взвизгнула…

Говорят, в ту зиму вымерзли яблони и вишни. За несколько часов до Нового года пропали тепло и электричество. Газовая горелка еле тлела. Но все равно было весело. Вспоминался Рубцов:

В комнате темно, в комнате беда.

Кончилось вино, кончилась вода,

Да еще пропал свет на этаже, —

Отчего ж тогда весело душе?!

Мама то и дело заглядывала в утятницу и говорила: «Она скорее прокиснет, чем стушится». Отец из темного угла кухни отвечал: «Выпусти ты ее, хватит птицу мучить». Потом вспыхнули и свет, и елка, и Леонид Ильич Брежнев на телеэкране…

Уральского и сибирского морозов довелось отведать в начале 90-х. В Челябинске дрогли недолго — по пути от самолета до аэропортовского туалета и обратно. В Омске же пробрало до костей. Когда спускались по трапу, заметил, как у меня укорачивается шея и голова проваливается под мышки. Сверху донесся голос напарника: «Ничего, сейчас мы эту стужу разогреем московским перегаром».

В «люксе» омского малосемейного общежития висело промерзшее белье. Я скинул ботинок и засунул онемевшую стопу между ребер батареи. Коллега потрогал секцию и успокоил: «Хорошо, что ты носок не снял: аккуратнее надо с заиндевевшим железом».

Утром я пошел чистить зубы в нахлобученной шапке-ушанке, напарник был без головного убора, но тоже — в пальто и шарфе. В нашей умывальне плескалась омская наяда.

— Щетку не проглоти, — шепнул мне Славка, и, кашлянув, обратился к топ-лессной моржихе, — мадам, это наш ледяной дом.

— Ой, «мущи-ины»! — не смутившись, а, кажется, обрадовавшись, протянула, всколыхнувшись. — Откуда же вы взялись?

— Из Московского научно-исследовательского цента сверхнизких температур…

Замечено , что комнатный холод переносится тяжелее уличного, хотя там и там температура тела опускается неодинаково низко. Двадцатиградусный мороз при жутком встречном ветре на строительной площадке третьего этажа, видимо, психологически теплее двенадцатиградусного плюса благоустроенного панельного уюта.

Нынешнюю крещенскую напасть в целом мы выдержали. Батареи — огненные, газ не сжижался, свет не тух. А боль в пояснице — это уже возрастное…

В комнате давно кончилась беда,

Есть у нас вино, есть у нас еда,

Целый день горит свет на этаже, —

Отчего ж тогда пусто на душе?