Беляевы

Укоренилось и стало устойчивым словосочетание «восточная мудрость», никакая другая часть света так органично с ней не сочетается. Ничего подобного не случилось с западной или даже с юго-восточной мудростью. Восток манил и пленял сердца поэтов, туристов, путешественников. И умы политиков. Предки спокон веку понимали, Восток — дело не только тонкое, но и выгодное. К первому русскому востоковеду можно отнести Афанасия Никитина, тоже нашего земляка и тоже выходца из купеческого сословия. Его «Хожение за три моря» — ценнейший востоковедческий документ. 

Современная наука о Востоке состоит из нескольких десятков отраслей, от арабистики до японоведения; среди множества специализаций есть такие экзотические и благозвучные, как тунгусо-маньчжуроведение. Школа нашего военного востоковедения считалась сильнейшей в мире еще с допетровских времен. Среди российских востоковедов упоминается В. Жириновский (где он только не упоминается). Из серьезных — Н. Пржевальский (тоже почти земляк, Смоленской губернии уроженец).  Борис Акунин, «отец» Фандорина (он же — Анна Борисова, он же — А. Брусникин, а на самом деле — Г. Чхартишвили) — оказывается, японист, да к тому ж литературовед и переводчик. О писателе Ю. Семенове мы уже упоминали.

В биографии Е. Беляева есть такие строки: «В связи с предстоявшим резким усилением связей со странами Востока московский институт востоковедения был закрыт. Преподаватели и студенты старших курсов переведены в институт международных отношений, и Е. Беляев с 1 сентября 1954 года был зачислен на должность доцента кафедры истории стран Востока».  В примечании сказано, что в ликвидации МИВа повинен его директор, заслуживший прозвище Троянского осла. 

О самом необходимом человеческом качестве, которое помогает «строить и жить», выживать и созидать — чувстве юмора — ученики Е. Беляева с юмором же и вспоминают. Вот строки российского ученого-арабиста, исламоведа Р. Ланды о любимом учителе.

«Быт доисламских бедуинов он описывал столь сочно и смачно, что, казалось, мы слышим это все от человека, лично сидевшего в шатре номада, пившего верблюжье молоко, носившего бурнус на верблюжьей шерсти и преодолевшего с караваном верблюдов не одну тысячу километров по безводной пустыне». 

Выпускник ржевской гимназии 1913 года, выходец из купеческой старообрядческой семьи, Е. Беляев уехал в Санкт-Петербург, поступил в университет на факультет восточных языков, воевал на фронтах Первой мировой и Гражданской. После перенесенного тифа признан непригодным к строевой службе, откомандирован для окончания высшего образования и в 1922 году окончил московский институт востоковедения, где остался работать в качестве помощника заведующего библиотекой. Здесь следует головоломное, но ужасно интересное примечание к биографии отца, написанное сыном А. Беляевым: «Заведующим в то время был, кажется, Аттая (востоковед первой советской волны, переводчик на арабский язык "Интернационала " и "Коммунистического манифеста" — А. Н.). Интересно, что отец узнал его почерк на книге Мопассана на французском языке, которую я получил от Кедровых в конце 1950-х. Петр Иванович Кедров, женатый на младшей сестре бабушки Варвары Константиновны — Александре, какое-то время состоял в том же институте».

Еще обратимся к воспоминаниям Р. Ланды, они выпуклы, зримы, написаны живо, с любовью и мастерством. «Он старался в общении со студентами придерживаться иронического тона, обращаясь к ним примерно в таком стиле: «Повесьте свои уши на гвоздь внимания! Но учтите, что даже при ваших гениальных способностях вам придется изрядно поработать. И запомните: способности, если к ним не приложить труда, имеют только отрицательное значение!»

От студентов он требовал не только знаний, но логики в их изложении, понимания сути и весьма сожалел, если студент был подобен Пуанкаре или Бриану из известного изречения Клемансо: «Пуанкаре все знает, но ничего не понимает, а Бриан ничего не знает, но все понимает». Последний тип человеческого поведения особенно огорчал Евгения Александровича. «Правильно соображаете», — ободряюще говорил он такому студенту, не спуская с него своего почти не мигающего тяжеловато-насмешливого взора. Затем вздыхал и с какой-то хватающей за душу проникновенностью возвышал голос: «Вот если бы вы еще так же знали, как соображаете, то вам бы совсем цены не было». 

Сын Андрей Евгеньевич, в принципе,  выбрал то же востоковедение, но в другом, прикладном смысле, и без политики. Он — эпидемиолог. «Область моих интересов, — поясняет А. Беляев, — очевидно, ясна из списка моих публикаций». Приложен километровый important publications — свиток-перечень статей, очерков, авторских и соавторских, количество коих приводит в священный трепет дилетанта. «Список моих публикаций, — поясняет Андрей Евгеньевич, — поможет составить представление о том, чем я собственно занимался всю жизнь. Заметьте, что хотя медик, многое из того, что я впитал от отца, оставалось в сфере моих научных интересов. Собственно, знание истории — непременное условие для занятий эпидемиологией».

 В книге, посвященной памяти З. Буниятова, одного из любимых учеников отца, героя Советского Союза,  А. Беляев объясняет, сколь необходимо знание истории для эпидемиолога. Андрей Евгеньевич занимался проблемой ликвидации малярии в Туркмении и Азербайджане.  

«Известно, что в распространении дефицита ГФГД малярия играет важнейшую роль как фактор эволюции, действующий на протяжении жизни многих поколений. Поэтому аномалия распространена обычно в долинах, малярийных в прошлом. Но почему же в Азербайджане эта аномалия встречается не повсеместно (например, редка в долинах к северу от Большого Кавказа), но сконцентрирована именно в центральном Азербайджане? Ответ мне показался вполне ясен, так как я был в то время уже знаком с фундаментальным трудом З. Буниятова "Азербайджан в 7-9-м вв." Он указывал, что для защиты от хазар на северную границу халифата были переселены целые племена арабов. При этом, при Омейядах, на восточный участок (район Дербента) были переселены сирийцы. При Аббасидах же начали переселять йеменитов, которые стали вытеснять ранее переселенные племена. Однако такое замещение не произошло в северных районах Арана, где сирийцы оказали ожесточенное сопротивление наместникам Аббасидов. Пользуясь благорасположением автора, в один из своих приездов в Баку, я обратился к нему со своими соображениями. В ответ Зия Мусаевич тут же показал мне свою карту, на которой были нанесены топонимы арабского происхождения. В Центральном Азербайджане сходство их распространения с таковым дефицита ГФДГ было просто поразительно.

Вместе с другими данными, это показалось мне сильнейшим доводом в пользу того, что эта аномалия в Азербайджане происходит из Йемена. К тому времени я уже не занимался оперативной работой, а перешел на преподавание в центральный институт усовершенствования врачей, поэтому мне пришлось попытаться заинтересовать кого-либо из коллег заняться проверкой этой гипотезы. Такого исследователя я нашел в лице ныне покойного Р. Абрашкина-Жучкова.

К сожалению, из этого мало что вышло. Гипотеза так и не была подвергнута серьезной проверке. Для такой проверки следовало бы сравнить разновидности гена в Азербайджане с таковыми в местах происхождения переселившихся арабских племен. Я думаю, что сделать это отнюдь не поздно и что это было бы достойным вкладом в работу по выяснению этногенеза азербайджанцев, столь блестяще осуществленную Зией Мусаевичем.

В 80-х и 90-х годах я подолгу жил за рубежом — в Индии, Конго и Египте, и наше общение, к сожалению, прервалось. Потрясшее меня известие о подлом убийстве Зии Мусаевича застигло меня в Александрии, где я работал региональным советником по малярии всемирной организации здравоохранения (ВОЗ).

В этом качестве я приезжал в Баку в 1999 и 2000 годах для налаживания контактов по борьбе с малярией между странами-соседями, принадлежащими к разным регионам ВОЗ, т.е. странами СНГ, Афганистаном, Ираном, Ираком и Сирией. Я был счастлив, увидеть, что Азербайджан успешно справился с катастрофическим подъемом малярии, случившимся в 1990-х вследствие распада СССР».

О Евгении Александровиче закончим воспоминаниями его ученика. «У некоторых моих однокурсников от  лекций Е. Беляева остались в памяти в основном анекдотические детали, касавшиеся использования полученных от верблюда средств в косметике и причесок бедуинских модниц или же поведения бедуинок-многомужниц в эпоху матриархата. Я тоже помню эти детали, но вместе с тем вспоминаю и то, что в свое время они были для нас ориентирами, помогавшими вспомнить не просто анекдот или нечто забавное, а условия и особенности жизни бедуинов, своеобразие их быта и нравов.

Почти все с ним встречавшиеся попадали под обаяние его незаурядной, яркой личности, его неизменного жизнелюбия, остроумия и юмора. 

И хотя при всех этих качествах он был человек непростой, иногда даже тяжелый и резкий, особенно с раздражавшими его людьми (обычно неумными, скучными или наглыми), в большинстве случаев он легко находил контакт с собеседником.

Лишенный возможности работать над первоисточниками непосредственно в арабских странах, которые он впервые посетил за несколько лет до смерти, Евгений Александрович блестяще знал литературу на арабском, английском, французском, немецком, итальянском и русском языках, был в курсе всех зарубежных публикаций, нередко участвовал в их переводах на русский язык в качестве научного редактора или автора предисловия, реже —переводчика. 

Человек блестящий и эрудированный, он обладал трудным характером. С ним было непросто. И немало было людей, которых бесила его насмешливая язвительность, полускрытая внешней невозмутимостью и явно нарочитой замедленностью жестов и речи. Но он умел также быть чутким, не расставаясь с саркастической усмешкой, бескорыстным, сохраняя непримиримость в принципиальной полемике, доброжелательным, но твердым. А главное — он всегда был интересен, ярок, самобытен, жизнелюбив, всесторонне одарен и незауряден. И мог бы сделать гораздо больше. Но он был не только ученым, но и учителем. И, судя по всему, хотел обязательно быть и тем и другим, что ему и удалось. Наградой ему за это — благодарная память учеников и коллег». 

«В конце августа (точной даты у меня не сохранилось, так как я в то время был в экспедиции в Таджикистане — А. Беляев) 1964 года среди относительно хорошего здоровья у него случился тромбоз сосудов мозга. Я срочно прилетел из Таджикистана и застал его еще в памяти. При теперешнем лечении он, скорее всего, поправился бы, но тогда лечили пассивно: стали нарастать явления поражения стволовых структур, и он скончался 5 сентября 1964 г. Похоронен на Введенском (так называемом Немецком) кладбище».