Горько!

Если к самым известным неразрешимым русским вопросам «Что делать?» и «Кто виноват?» добавить извечную проблему взаимоотношений отцов и детей с примесью пресловутого квартирного вопроса, получится адская смесь. Но жизнь преподносит…

«Давно собиралась сесть за письмо, — пишет 70-летняя Светлана Георгиевна, — да все откладывала, сомневалась, нужно ли. Но, наконец, решилась. Может быть, кому-то мой пример послужит назиданием и предостережением. Хотя против чего предостерегать — и сама не пойму. Чужой опыт мало кому помогает. Если вообще помогает».

Это верно, Светлана Георгиевна. «Никого еще опыт не спасал от беды». У известного автора книг по детской психологии дети — отпетое жулье. Социолог-профессор взялся за фундаментальный труд о браке и семье, когда в третий раз женился. Но не помогло — все равно развелся.

«У меня двое взрослых детей: сын и дочь. Воспитывала их без мужа. Тяжко было, тянула жилы, недосыпала, на двух работах трудилась, но вырастила. У обоих университетское образование, сын женат, прелестный внук, добропорядочная семья. Жили мы с дочерью дружно, делились сокровенным, не было никаких тайн и недомолвок. Пока не появился он… Любовь зла, полюбишь и… бизнесмена.

Выбор дочери я не одобрила. Сначала молча осуждала, потом уже вслух. И вовсе не род его занятий тому причиной и даже не то, что у него тьма брошенных обманутых женщин, а у моего бедного доверчивого дитя — лишь упрямая вера в ненапрасность своей жертвы.

Невзлюбила — и все, ну что я могу с собой поделать?! Предчувствие…

И оно меня не обмануло. Несколько лет они встречались, и в один ужасный день моя Верочка предлагает: «Мам, давай разменяем нашу однокомнатную на двух с доплатой». «Ах, если бы у нас была эта доплата», — вздыхаю. «Не волнуйся, мамочка, мы все устроим», — сказала дочь, и меня так резануло это «мы», что я как-то вяло сопротивлялась. Да и нездоровилось мне в ту пору… «Друг» ее передо мной ни разу не появлялся, неприязнь была взаимной.

Потом узнаю, что новую квартиру дочь оформила на себя, и что искуситель подговаривает ее устроить меня в интернат для престарелых. То ли сын вмешался, то ли у Верочки возобладало дочернее чувство, но перевезли меня в двухкомнатные хоромы, где я и прозябаю по сей день, одинокая, больная, обиженная. Они расписались. На свадьбу меня не приглашали, и подозреваю я, что ждут они не дождутся, когда я концы откину. Живут пока у него. Дочь изредка звонит, но не заходит».

Письмо это Светлана Георгиевна составляла несколько месяцев. Вот увесистый постскриптум.

«Они все же пришли. Открываю дверь: «Проходи, доченька, ты пришла за моим благословением? Вас, молодой человек, я тоже напутствую, но только там, за порогом…» Он отшвырнул меня так, что я до утра провалялась на этом проклятом паркете. В полуобмороке слышала, как они перешагнули через меня, что-то взяли из шкафа и ушли…

Я много читаю, люблю стихи. Недавно нашла у Андрея Вознесенского такие строчки и заплакала:

«Ты мой ребенок, мама,
Брошенный мой ребенок».

Вот так прочтешь, сравнишь и задумаешься: а в чем, собственно, библейский Хам, — третий символ презрения после Иуды и Каина, — так провинился? Ну, позубоскалил над пьяным папашей, похихикал над немощью — и все. Ни тебе интернатов, ни жилищных искушений. Наивны и чисты были евангелисты-пророки, не могли представить, что человечество так падет.