Двадцатилетию кончины ГСВГ

На сайте некоего  Михалыча выложены фото и видеосъемки останков военных городков, казарм,  руин инфраструктуры ГСВГ. Ходит пожилой человек с видеокамерой, снимает, вполголоса комментирует, выкладывает в сеть. Его благодарят посетители сайта, военнослужащие, члены семей офицеров и прапорщиков, проживавших на территории ГДР, несуществующего ныне государства. А он сетует, что посетители немногочисленны.

 Группа советских войск Германии (ГСВГ) являлась самой мощной в мире военной структурой, более полувека дислоцирующейся за  пределами собственного государства. Михалыч, насколько можно понять по его скупым комментариям, родился и жил в Казахстане, сейчас с семьей проживает где-то неподалеку от немецкого городка Альтес-лагерь. На вид ему лет шестьдесят, фамилия (если это не псевдоним) самая что ни на есть русская — Разин. Перекликается «ВКонтакте» с русскими друзьями, тоже живущими в Германии.

 Вот он едет на велосипеде вдоль трассы Тройенбритцен—Ютербог, в одной руке держит видеокамеру и ведет репортаж вполголоса. На территорию городков проезжает, предварительно договорившись с немецкой охраной, которая дежурит возле некоторых бывших КПП. В конце семидесятых по этому шоссе мчались участники международной велогонки мира. Ее проводили с 1948 по 2006 годы, участвовали велогонщики-любители не только из стран соцлагеря, но и вся капиталистическая Европа. Наши в командном зачете 20 раз побеждали, индивидуальные зачеты больше нас выигрывали только немцы (социалистические). Велогонщиков мы, солдаты ГСВГ, видели один раз мельком, когда находились в наряде в столовой. За зданием столовой самый низкий забор и нет часовых.  В лицо спортсменов никто не знал, поэтому орали всем проезжавшим. В ответ махали в основном негры. Как хохотали над шуткой хохла Пашки Шулеренки, когда он кричал вслед неграм: «Хлопчик, ты не москаль?» Должно быть, это были французы, а может, англичане,  датчане или разные прочие шведы. Но явно не наши. После распада соцлагеря, гонка зачахла, последние годы ее спонсировали чехи, но потом и они перестали.

 Велогонщики проносились с реактивной скоростью, а Михалыч едет аккуратно по специальной велодорожке для велосипедистов, проложенной после того, как велогонки перестали проводиться. Наших велосипедистов, даже известных спортсменов, на российских дорогах давят пьяные водители... Складские помещения, многоэтажные дома, построенные в конце семидесятых, до сих пор не снесены. Известно, что немцы аккуратны и экономны, ни один клочок земли у них не пропадает даром. Видать, много территории привалило, что за двадцать лет не освоить. Впрочем, те части, по которым водит видео-экскурсии Михалыч, находятся на окраинах мелких городков или вовсе в лесу. Территории законсервированы, охраняются, но Михалыча как местного жителя пропускают. Правда, не в любое время года. Летом  много «зеленки», а немцы, должно быть, по привычке, боятся партизан. Вообще-то их можно понять. Бродит по руинам какой-то странный тип (из бывших комрадов) и снимает на камеру. Явно агент штайзе. И вот что странно. С демографией у немцев, как и у всех европейцев, скорее всего, не ахти. С того времени, когда последний солдат покинул эту дружественную землю, прошло двадцать лет. Но и сегодня освобожденные территории не используются, здания пустуют, а есть среди них не такие уж старые. Некем заселять? Но несколько лет назад, когда в Германии вспыхнули бунты «понаехавших», Меркель говорила, что проблему иммигрантов они проспали. Думали, что люди, приезжающие в Германию на заработки, накопят денег и уедут. Но они не уезжают. Заполоняют собой страну. Либо немцы разрешили  проблему, либо иммигранты и впрямь капризные, и не хотят селиться абы где.

 Почему бы, к примеру, им не пожить здесь, в кирпичном многоэтажном доме, возведенном нашими солдатами для офицерских семей в начале восьмидесятых? Да и некоторые казармы, построенные еще при Вильгельме, целехоньки. А вот в спортзале нашем рухнула  крыша. Но немцы есть немцы, и применение свободным площадям они нашли оригинальное. Всюду понатыканы высоченные ветро-энергогенераторы, похожие на гигантские мельницы об одной ноге.  Михалыч на их фоне выглядит  Дон-Кихотом. Он указывает на такого монстра и говорит: «За один год наторгали, гул стоит невообразимый. Как его животные переносят? Привыкли, наверное».

 Воинских частей вдоль трассы было напичкано, как сегодня  в Ржеве супермаркетов. Кончается танковая, начинается артиллерийская, дальше — авиационная. А вот и наша часть… Трогательное, волнительное зрелище. Какая-то поэтесса сочинила: «Какое нежное скучанье о том, что прокляла вчера». С трудом узнается место службы.  Военные городки, даже не заброшенные и не разрушенные, похожи друг на друга, как близнецы. А тут — трава на плацу, кусты и деревья на стадионе, зияют  проемы окон казармы, как пустые глазницы. Голос у Михалыча ласковый, убаюкивающий, как у горьковского Луки, его благодарят ребята, которые здесь служили, жены и дети офицеров, вольнонаемные рабочие — за репортажи, выложенные в интернете, за воскрешенную память.

 Вот он ходит по нашему заповеднику. Нетипичный объект, у кого ни спрошу, ничего подобного в частях не наблюдалось. Этот живой уголок, площадью с гектар, огороженный сеткой, соорудил наш старшина. В нем содержались горные бараны (муфлоны), марал, фазаны. И  Михалыч гадает, стоя на возвышенности и тихонько наговаривая в камеру: «Непонятно предназначение этой вершины, может, трибуна какая?». Хочется крикнуть, что как раз на этом месте стоял горный баран, в его стаде содержалось три овцы. Они блеяли на весь городок, а баран молча стоял на искусственно возведенной скале. Потом в загон запустили олененка Шурку.  Маленький такой косуленок, но до того злющий. У него рос всего один рог, и тот Шурка постоянно обламывал  об дерево или сетку-рабицу, сопел при этом зло и свирепо. Если зазеваешься, обопрешься, облокотишься, можно получить от Шурки кинжальный удар. Молодого барашка, который вперед Шурки подбежал к корыту с капустными листьями, Шурка однажды ударил рогом под сердце, отчего молодой барашек, продолжатель муфлонной династии, скопытился. Скончался так внезапно, что его не успели снести на кухню или в караул, чтоб освежевать. Пропал барашек почем зря.

 Михалыч направляется в нашу казарму, постройку времен кайзера, она еще хорошо сохранилась. Здесь два года вместе с нами стояла на постое наша рота охраны, элитное подразделение. У входа росли кусты роз, белые, желтые, красные. Возле штаба плавал лебедь. Каштаны росли, белая акация. Помню, что за два года ни разу не удалось понюхать, чем пахнет цветущий каштан — насморк был, а в Ржеве они еще не росли. Во всяком случае, вдоль центральных улиц их массово не сажали. Бытовка. Здесь гладили, стриглись, подшивали воротнички меньше, чем за минуту; на стене висели плакаты, как правильно наматывать портянку. Ведь она как-то называлась, эта комната. Забылось совсем. На форуме какой-то орел, выходец из девяностых, ностальгирует: в это окно он сигал за винищем. Вот когда разруха пришла в армию. В наше время в это окно, юноша, ты не посмел бы нитку выбросить. Про нашу казарму Михалыч говорит: «Она относительно в хорошем состоянии, мусор выгрести, поставить двухъярусные кровати, тумбочки — и можно проходить воинскую службу. Ох, забыл про табуретки».

Здесь спали однополчане Алиев, Калиев, Валиев,  Галиев — и все из разных республик: азербайджанец, казах, башкир и татарин. Казарма была выстелена дубовым паркетом. Его постоянно натирали два-три дневальных. Встаешь на войлочные квадраты, и скользишь, как на лыжах. Мастикой всю казарму натирали раз в полгода, потому что приезжал генерал-куратор, вызывал старшину, почти всегда хвалил. У генерала была привычка, по-моему, самодурская. Он любил подойти вечером к закрытому штабу, чтобы попытаться просунуть ключ в замок. Часовой, охраняющий территорию, должен отреагировать, окликнуть, остановить. Генерал сопротивлялся, его следовало задержать и доставить в караульное помещение.

 Друг Чуча (рядовой Кучин), однажды стоявший на посту во время генеральских проделок, придя с караула, рассказывал мне: «Шура, наблюдать за ним — ухохочешься. Достал ключи, звенел, звенел. Думал, сейчас я прибегу, прореагирую. Нашел собаку Павлова». Но генерал доложил по инстанции кому надо, Чуче врыли пять нарядов. Он крыл ябеду: «Интендант в лампасах, каптерщик, тля тыловая. В следующий раз я его на брюхо положу без предупредительных выстрелов вверх. Шура, за что мы кровь проливали?» Сейчас звучит кощунственно. Но это было до Афгана и Чечни. 

В нашем призыве было много украинцев и русских из Казахстана. В курилке караула они иногда яростно спорили, какая республика могла бы прожить самостоятельно. Колька Осипчук сипел: «Мы всю страну сахаром обеспечиваем». Покричали, разошлись. Вечером в столовой его земляк Серега Вовченко направляется  к некурящему «казаху». Некурящим одно время выдавали по пачке сахара в месяц вместо сигарет. Дошел до стола, а на нем записка лежит: «Казахстан Украине сахар не поставляет». Мирил всех старшина, когда объявлял вводную: «Пожар в караульном помещении!».

 Съемки Михалыча всколыхнули. Так, должно быть, моряки смотрят на кладбище кораблей, а заключенные — на заброшенную зону. Кто-то из ребят-сослуживцев родился в Донецке, кто-то во Львове. Интересно, видели они ролики Михалыча? Или им не до этого. Их дети воюют по разные стороны блок-постов. Есть у Смелякова стихотворение «Кладбище паровозов», там такие строки: «Произносить не надо ни одного из слов. Ненависть молча зреет, молча цветет любовь».