К столетию Первой мировой

«В редчайших случаях, — объясняет причину бывший руководитель тверского архивного отдела Л. Сорина, — в домашних и семейных архивах остались фотографии родственников — участников Первой мировой войны, тем более в офицерской форме, с наградами, Георгиевскими крестами. Это были бы явные улики. Чтобы выжить в годы гражданской войны и репрессий, уничтожалось все: письма с фронта, фотографии, газеты, журналы, книги, любые косвенные свидетельства. Многие представители известных дворянских фамилий вынуждены были их сменить, скрывая свое не рабочее происхождение. И самое драматичное — люди замолчали, глубоко запрятав в себя прошлое, унося в вечность свою память».

Лариса Михайловна это писала к девяностолетию Первой мировой. А 9 декабря 1914 года председатель Тверской ученой комиссии И. Иванов обращался к двумстам пятидесяти членам комиссии с просьбой собирать как можно больше материалов о войне: всякого рода печатные и рукописные известия, сообщения, статьи, доклады, объявления, афиши, картины, рисунки, портреты. Видать, не собрали. И получается, что больше всего материалов о периоде Первой мировой сохранилось в секретных архивах.

Об участии Н. Гумилева в заговоре не говорилось даже в горбачевскую оттепель. Напротив, журнал «Новый мир» уверял, что никакого отношения Николай Степанович к нему не имел. Когда в конце восьмидесятых в Союз вернулась эмигрантка первой волны Ирина Одоевцева, которую Гумилев (с ее слов, правда) называл ученицей, журналисты ее спросили, едва инвалидное кресло поэтессы выкатилось из вагона на перрон: «Николай Гумилев принимал участие в заговоре?»

— Без всякого сомнения, — ответила Ирина Владимировна.

На войну Гумилев стал проситься сразу, как только ее объявили. Пошел добровольцем, потому что из-за болезни глаз его не брали. 

Все же медицинские комиссии раньше были строже. Известно, что Гумилев путешествовал в Африку, охотился на львов, дрался на дуэли с Волошиным из-за Дмитриевой (Черубины де Габриак). Вряд ли все это мог проделать не годный хотя бы к строевой службе человек. Тем не менее «белый билет» у Николая Степановича имелся. Но он добился отправки на фронт. Интересная деталь: получил разрешение стрелять с левого плеча. Брал платные уроки по владению шашкой. 

Куприн после расстрела Гумилева писал: «Мало того, что он добровольно пошел на современную войну — он — один он! — умел ее поэтизировать. Да, надо признать, ему не чужды были старые, смешные ныне предрассудки: любовь к родине, сознание живого долга перед ней и чувство личной чести. И еще старомоднее было то, что он по этим трем пунктам всегда готов был заплатить собственной жизнью».

 И заплатил. Гумилев уцелел в Первую мировую, отважно сражался на фронтах, награжден Георгиевским крестом. Поэт, соратник Гумилева по цеху акмеистов Г. Иванов, в «Китайских тенях» вспоминал о петроградском периоде жизни Гумилева: «Он, идя после лекции, окруженный своими пролетарскими студистами, как ни в чем не бывало снимал перед церковью шляпу и истово, широко крестился. Раньше о политических убеждениях Гумилева никто не слыхал. В советском Петербурге он стал даже незнакомым, даже явно большевикам открыто заявлять: «Я монархист». Помню, какой глухой шум пошел по переполненному рабочими залу, когда Гумилев прочел: «Я бельгийский ему подарил пистолет/

И портрет моего государя».

Гумилев посвятил стихи Анастасии Романовой, когда лежал в госпитале. Дети царя и царица работали сестрами милосердия. Есть сведения, что Есенин тоже читал свои стихи дочерям царя. В поэме «Анна Снегина» поэт пишет: «Война мне всю душу изъела./ За чей-то чужой интерес /Стрелял я в мне близкое тело/ И грудью на брата лез». Сергей Александрович вкладывает эти слова в уста героя, довольно косноязычного, надо сказать. Самому поэту «в мне близкое тело» стрелять не приходилось. Прослужил он в санитарном поезде Ее Императорского Величества Государыни Императрицы Александры Федоровны.

К линии фронта Есенин выезжал всего два раза, потом его перевели в канцелярию поезда. Крестами и медалями увешан не был, но в аттестате, выданном в марте 1917-го говорится: «Возложенные на него обязанности исполнялись честно и добросовестно».

Честно и добросовестно, и тоже без медалей, исполнил воинскую повинность Александр Блок. Он тоже, слава богу, на передовую не попал. Тот же Гумилев говорил Ахматовой (тогда еще жене), что послать Блока в армию все равно что жарить соловьев. Должно быть, так думал не только Гумилев, потому что Блока зачислили табельщиком в инженерно-строительную дружину.

«В избе три комнаты, блохи выведены», — писал Александр Александрович домой маме. Напоминает диалог двух котов из «Кошачьего блюза» современного барда. Домашний кот, свалился с балкона и разговаривает с уличным: « — Да не бойся, не съем, подвигайся поближе, братан./ — Не сочтите за грубость, у вас же, наверное, блохи?/ — Ой, барин брезгует нами, так это тебе не диван,/ Тут — холера, чума, так что блохи не так уж и плохи».

В марте 1917-го Блока отзывают в Петроград, и он принимает участие в чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства для расследования действий бывших министров.

Начало в №№ 23, 24, 25, 27

Продолжение следует