Пображничал

На фоне недавних трагических ошибок, связанных со сбытом алкогольной отравы, эта история тридцатилетней давности покажется потешным водевильным фарсом.

В самом деле, с трудом верится, что изготовление браги являлось уголовно наказуемым деянием и сулило изготовителю срок. Чудовищное попрание свободы личности! Антиалкогольные кампании, сухие законы — изобретения не отечественные. Пьянство — тоже зло общечеловеческое, но отнюдь не определяющая черта национального характера. Однако только у нас гайки то закручиваются до визга и скрежета, то ослабляются до неприличного развинчивания. А зло не искореняется.

«Да не больно-то и надо», — потирает руки государство, у которого далеко не последней статьей дохода значится сбыт щекотливой продукции. Прав поэт: класс жажду заливает не квасом. Причем любой класс. А деклассированный элемент — и подавно. Отсюда и противоречия. И шарахания.

Итак, перелистнем страницу, посмотрим, чего фемида отчебучивала в конце 70-х. Тридцать лет и три года жили старик со старухой в колхозе «Парижская коммуна». Шестеро детей выросли, переженились, разъехались. Федотыч исправно ходил на работу в дорожно-ремонтное управление, Макаровна подрабатывала уборщицей в сельской школе. Старики жили недружно. Федотыч выпивал. Да чего уж там — пил крепко. На работе — ни-ни, но дома с односельчанами баловал частенько и с размахом. Старуху поколачивал, из избы выгонял. Общественность реагировала, на товарищеских судах его разбирала, напоминала, что позорит он облик строителя светлого будущего. Но Федотыч своим поведением давал понять, где он видел этот облик, это будущее и всю вашу «Парижскую коммуну».

19 апреля 1976 года возвращается Федотыч с работы. У крыльца уже учуял неладное. «Дверь рванул — подкосились колени…, зашатался некрашеный пол». На скамье сидит участковый, фуражка — на столе, руки в боки, ногой по полу нервно постукивает; председатель у печи стоит, головой кивает, допрыгался, мол; учитель сельский носом шмыгает; старуха у окна тихонько воет.

Милицейская барышня вслух пишет протокол: «На печи обнаружен бидон с самодельной брагой в количестве 40 литров. 0,5 литра изъяты на процент крепости, остальное количество в присутствии понятых вылито на землю».

Вот чем у крыльца пахло! Вандалы! Старуху проткнул взглядом, как вилами, но она глаза отвела и шмыг в сени.

Из объяснения Петра Федотовича Карпуля, 1916 года рождения, беспартийного, белоруса, несудимого, образование четыре класса:

«19 апреля у меня в доме на печи была обнаружена брага, которую я сделал 16 апреля. Делал один, без жены. Приготовил к празднику 1 мая. Пришло письмо от дочери, что скоро приедут в гости, решил встретить как полагается».

Протокол допроса Федотыч диктовал уже не по-джентльменски, весь сор вынес из избы. Видать, с Макаровной он «побеседовал» накануне, и понял, что тучи сгущаются, и небо с овчину.

«Моя жена часто употребляет спиртные напитки, на почве чего у нас бывают скандалы. В день выборов она вытащила у меня четыре рубля, деньги пропила. Все хозяйство лежит на моих плечах. Брагу затворил впервые, раньше никогда не изготовлял».

То, что «впервые» — весомый аргумент, и про выборы — сильный ход: выборы — это святое. Однако обвинения убийственно сильнее.

Из показаний жены.

«Последнее время он стал систематически употреблять спиртные напитки и устраивать в семье скандалы. Неоднократно к нему применялись административные меры наказания, разбирался он на товарищеском суде, подвергался приводу и официальному предостережению ржевского ОВД. Но должного вывода для себя не делал, продолжал пить и устраивать в доме семейные скандалы. И я вынуждена была уходить ночевать к сестре». Неплохо владеет языком бабуля с двухклассным образованием.

Председатель рубил правду-матку по-крестьянски: «Часто у себя дома Карпуль устраивал пьянки, выгонял жену на улицу, неоднократно разбирался, но должных выводов для себя не делал. И вот результат — изготовление браги, что запрещено советским законодательством».

В том же ключе и теми же словами обличает преступника сельский педагог: «Много лет я возглавляю товарищеский суд. Карпуль неоднократно разбирался, но должных выводов для себя не делал. И вот результат — изготовление браги, что запрещено советским законодательством».

Редкое единодушие и единомыслие. Результат и правда прискорбный: сорок литров браги! А сделал бы «должные выводы» — и никакой браги, запрещенной советским законодательством, попивал бы «гнилуху» по рубль две.

К делу приобщены протоколы товарищеских судов, свидетельства соседки, которая хоть и не говорит о «должных выводах», но клеймит что есть мочи. Последней же каплей в сорокалитровый бидон может стать заявление жены, написанное собственноручно (орфография оригинала сохранена).

«Я пинсионерка по многадедству растивши шестеро дитей домой ити немогу. Он избивает грозит убью. 19 у него нашли битон но даже ни чево ни боится. Я пошла в сильсовет, чтобы зделать опесь имущиства. Вы меня извините, у вас и без этого дела есть по важнее но я не могу терпет. Прошу быстрее примите меры накажите хулигана по заслугам за брагу и за издивательства по закону. (К сему) Гусева 28 апреле 1976 г.» (Фамилии у супругов разные).

Влепили бы Федотычу срок, да адвокат оказался квалифицированным. Зачитал характеристику с места работы: «Честный, добросовестный труженик, нормы выполняет на 105-110%, дисциплинирован, пользуется авторитетом среди коллектива. Ударник коммунистического труда, занесен на доску почета». Добыл адвокат и характеристику на Макаровну: «Часто выпивает. Работая техничкой в школе, по нескольку дней не выходила на работу. Ее хотели признать ограниченно дееспособной, но она сама согласилась, чтобы зарплату за нее получала дочь».

И последний козырь защиты:

— Петр Федотыч, вы — участник войны?

— Да.

— У вас есть награды?

— Пять медалей, каких — не помню…

Приговор.

«Суд считает, что исправление и перевоспитание осужденного возможны без изоляции его от общества и считает необходимым определить меру наказания, не связанную с лишением свободы, — в виде штрафа в сумме 100 рублей».