Вход

К чуковским юбилеям

Две грандиозные даты — по значимости и величине — отметила недавно литературная общественность и семья Чуковских: 125-летие патриарха детской литературы Корнея Ивановича и 100-летие Лидии Чуковской (дочери) — писательницы, автора яростных памфлетов в защиту гонимых и преследуемых властями собратьев по перу.

Две грандиозные даты — по значимости и величине — отметила недавно литературная общественность и семья Чуковских: 125-летие патриарха детской литературы Корнея Ивановича и 100-летие Лидии Чуковской (дочери) — писательницы, автора яростных памфлетов в защиту гонимых и преследуемых властями собратьев по перу. Казалось бы, такие громадные цифры и сроки! Но!

Лидии Корнеевне госпремию вручали в Кремле совсем недавно — в наши дни, в 1994 году — в эпоху торжества демократических свобод. А чуть раньше появились в печати и были экранизированы «мужественные свидетельства современницы» о событиях 1937-го, очерки о травле Пастернака, гневные правозащитные письма-статьи по поводу процесса Даниэля — Синявского, воспоминания об А. Ахматовой, последних днях Марины Цветаевой. Самого Корнея Ивановича показывали по телевизору в 1967-м «живьем», ему было 85 лет. Я хорошо помню мультик, где «дедушка Корней» озвучивал Айболита. Помню заметку из школьной стенгазеты (мы учились в 4-м классе): «Умер детский поэт Корней Иванович Чуковский».

Когда мы изучали А. Блока в старших классах и мне попался томик «Избранная лирика», с удивлением обнаружил в предисловии статью о поэте К. Чуковского. Подумалось, однофамилец. Ну как это можно: автор «Тараканища» и «Мухи-Цокотухи» — о революционном поэте? Да и написано совсем не как в учебнике — без революционного пафоса и не по-соцреалистически. Конечно, однофамилец. Тем более, был еще Николай Чуковский, чью упоительную книгу о мореплавателях «Водители фрегатов» зачитывали до дыр всем двором. В конце не было двух страниц, и мы тогда так и не узнали, что случилось дальше с матросом Рутерфордом, попавшим в плен к новозеландцам.

Много позже, на излете «перестройки», удалось приобрести эту книгу на прилавке с вывеской «бестселлеры». Полезная все же штука — «преобразования». Какое-то самодельное издательство «Стройиздат» выпускает шедевр!

Природа не отдыхала на детях, внуках и правнуках Корнея Ивановича. Столько талантов в роду и родне! Писатели, инженеры, кинооператоры, спортсмены. Прославленная теннисистка Анна Дмитриева — невестка по внуку. «Спокойна, приветлива, чистосердечна, хорошо молчит, хорошо смеется. Не верится, что она знаменитость — заслуженный мастер спорта», — запись в дневнике К. Чуковского 1964 года.

Дневник Корнея Ивановича — бесценный документ эпохи. С 1898 года он вносил в него наблюдения, размышления, впечатления. Регулярно стал записывать с 1901 года. Первые записи: «Утром даю уроки, объясняю, что мужской род имеет преимущество перед женским, смотрю на толстые ноги моей ученицы и удивляюсь, как это при таких ногах можно изучать придаточные предложения».

Последняя запись, сделанная в Кунцевской больнице в октябре 1969 года: «Ужасная ночь». Между этими датами — жизнь русской литературы, смерти литераторов, страхи и восторги.

11 августа 1921 года. «Только что вошел Добужинский и сказал, что Блок скончался. Реву…» В последний год они особенно сблизились, сотрудничая во «Всемирной литературе». Н. Гумилев — здесь же.

«М. Ватсон (писательница)… сказала, что Гумилев был «зверски расстрелян». Какая старуха! Какая ненависть.

— Ну что, не помогли вам ваши товарищи спасти Гумилева?

— Какие товарищи? — спросил я.

— Большевики.

— Сволочь! — заорал я на 70-летнюю старуху…»

С трудом укладывается в голове, что один и тот же человек встречался с В. Короленко, И. Репиным, А. Ахматовой и В. Маяковским, Е. Евтушенко и А. Галичем. Переписывался, переругивался с «махровым гением» В. Розановым (которого привел за руку в литературу наш Тертий Филиппов), а век спустя подписывал письма в защиту И. Бродского. А. Солженицын «спасался» на даче К. Чуковского. Опального Галича Корней Иванович пригласил к себе на юбилей. Александр Аркадьевич предупредил, что это небезопасно для юбиляра. В «верха» следовало подавать список приглашенных. Чуковский вписал поющего поэта А. Галича как ученого-химика.

Даже те литераторы, кто смертельно обижался на его порой беспощадные отзывы, признавали безупречный вкус, виртуозное владение словом, точность и меткость определений.

В начале 1900-х Корней Иванович стал самостоятельно изучать английский язык. В 1962-м в Англии Оксфордский университет присуждает ему степень доктора литературы. Сказки Р. Киплинга, стихи У. Уитмена, «Приключения барона Мюнхгаузена» известны благодаря переводам К. Чуковского. Его труды о художественном переводе — до сих пор классический учебник.

Часто цитируют: «Вулкан, извергающий вату». Это Корней Иванович о раннем Маяковском. Странно, но когда-то за­прещали «Муху-Цокотуху» («У вас там слово «именины» и на рисунке комар слишком близко стоит к мухе»); кромсали «Федорино горе» («У вас там несколько раз повторяется «Боже, боже, что случилось»).

За несколько дней до смерти он записывает в дневнике: «Вчера пришел VI том собрания моих сочинений…, а у меня нет ни возможности, ни охоты взглянуть на это долго­жданное исчадие цензурного произвола».

В настоящее время выходит полное 15-томное собрание сочинений К. Чуковского. Но в нашей самой читающей стране «с непредсказуемым прошлым» ничего нельзя предугадать.

Прислано 13 томов. Каждый последующий был обязательно дороже предыдущего. В результате 13-й том в четыре раза «ценнее» первого. Но изобретательное издательство «Терра» приготовило еще и такой теракт: второй том оно упорно не высылает, а потом сообщает подписчикам, мол, уважаемый имярек, у нас катастрофическая нехватка тиража на второй том, но мы прилагаем все усилия, чтобы выполнить свои обязательства и обещания. Короче, гоните деньги. И заламывает сумму, уже в восемь раз превышающую первоначальную. И как противно слушать читательские радиовикторины, где спонсор «Терра» бесплатно высылает книги за правильный ответ на вопрос: «Травка зеленеет… Что же там блестит?»

Нет, от такого худа добра не бывает. Слово пробивало бетонные стены цензуры во все времена. И рукописи, кстати, не горели. А вот алчность сожрет его, как Тотоша галоши. Заблещет ли оно, заплещет?