К 56-летию дрейфа

У одного из двух оставшихся в живых участников того события корреспондент берет интервью и озаглавливает материал предсказуемо: «Непричесанная правда о подвиге». Все-таки, подвиге. И на том спасибо. Об этой четверке, почти два месяца дрейфовавшей в Тихом океане, нам, выпускникам середины семидесятых, поведал учебник  английского языка. Имен в памяти не осталось. Как по-английски героизм, мужество и сила духа, тоже не вспомнить. А что значение глагола eat (съесть) перепроверял несколько раз, хорошо помню.

В тексте западный журналист спрашивает у спасенного командира: «Почему вам не приходило в голову кого-нибудь съесть?» 

Командир, сержант Зиганшин, с гордостью ответил, мол, у нас, советских, это не принято. 

Песню Высоцкого про то, как Федотов глотал предпоследний каблук, мы, конечно, знали. Почему-то я не в восторге был от этого сочинения моего тогдашнего кумира, хотя по степени зашкалившего зубоскальства песенка не превосходила ту, понравившуюся, где хирург сам себе вырезал аппендикс. Сегодня я Высоцкому придумал оправдание. Во-первых, ему было чуть за двадцать. Во-вторых, выросший в кругу прошедших войну, из первых уст слышавший о военных подвигах без прикрас, Высоцкий, вероятно, счел шумиху вокруг четверки спасенных американцами солдат чересчур раздутой.

Итак, о событии 56-летней давности. Без прикрас.  17 января 1960 года. Остров Итуруп. Тот самый, что мы до сих пор не отдаем японцам. В заливе шторм. Оборудованных причалов на острове нет, не в Японии, чай. Суда привязывают к мачтам затопленных кораблей, рейдовым бочкам. Да хоть к забору — что под руку попадет, к тому и привязывают. Следующее звено в закономерной цепи злосчастных случайностей. Все мелкие суда уже вытащили на берег, но Т-36 и еще одну баржу снова спустили на воду. Пришел срочный приказ перебросить на сушу мясо со стоявшего на рейде корабля. Служба у ребят была такая. Отряд базировался в поселке на Итурупе, но солдаты жили на самой барже. НЗ — десятидневный продовольственный запас — накануне перенесли в казарму, хотя по инструкции запас еды положено иметь на судне, где работают люди.

Трос оборвался утром, рация вышла из строя, ее залило водой, в снежной пелене потеряли из виду вторую баржу. К вечеру мотористы доложили, что топливо в дизелях на исходе, и командир принял решение выбросить судно на берег. Получили пробоину, едва не разбились о скалы, уже почти дошли до берега. Но закончилась солярка, заглохли двигатели, баржу снова понесло в открытый океан. Всю ночь откачивали воду из машинного отделения, пробоину залатали, утром проверили запасы еды и воды. Зиганшин вспоминает, что не очень расстроились, когда обнаружили, что осталась всего буханка хлеба, по горсти гороха и пшена, банка с жиром, ведро картошки, выпачканной в мазуте, две пачки «Беломора» и три коробка спичек. Вода сохранилась только техническая — питьевой бочонок разбился в шторм. Люди были уверены, что их быстро найдут и не возражали, когда командир на всякий случай ввел жесткие ограничения по еде и воде. Ели один раз в сутки по кружке супа из двух картофелин и ложке жира. Пили три раза в день по стаканчику из бритвенного набора. Когда командир нашел в рубке газету «Красная звезда» и прочел, что в том районе, куда их несло, СССР будет проводить запуски ракет и до начала марта гражданским и военным судам появляться в районе запрещено, норму воды и еды урезал вдвое. Искать людей не стали еще и потому, что на берег Итурупа выбросило спасательный круг и разбитый ящик из-под угля с бортовым номером Т-36. Командование на берегу отослало родителям телеграммы, что их сыновья пропали без вести. 

Прямую ли речь  А. Зиганшина приводит корреспондент, или сам ее выпрямил, но далее следует такое откровение командира: «Хотя, может, никто и не думал напрягаться, организовывая масштабные поиски.

Из-за несчастной баржи отменять пуск ракет? Успешные испытания для страны были гораздо важнее четверых исчезнувших солдат». Все-таки жаль, что такой Зиганшину видится ситуация 56 лет спустя. Но что ребята в себе не сомневались, командир и сегодня уверен: «Пока дрейфовали, ни страха не было, ни паники. Не сомневались, что обязательно спасемся. Хотя и не думали, что проведем в океане почти два месяца. Если бы дурная мысль забрела в голову, дня не прожили бы. Прекрасно понимал это, сам не раскисал и ребятам не давал, пресекал любые пораженческие настроения. В какой-то момент Федотов пал духом, стал срываться на крик, мол, хана, никто нас не ищет и не найдет, но я быстро менял пластинку, переводил разговор на другое, отвлекал».

Было от чего прийти в отчаянье. На сороковые сутки далеко на горизонте заметили корабль. Сколько ни кричали — тщетно. Вечером увидели огонек, развели костер на палубе, но судно скрылось. Следующие два корабля прошли мимо лишь через неделю. Оставалось полчайника пресной воды, три спички и один сапог. Пробовали ловить рыбу, мастерили снасти, но на голый гвоздь никто не клюнул. Баржу сопровождал лишь эскорт из акул. Съели ремешок от часов, кожаный брючный ремень, кожу под клавишами гармошки. Резали голенища сапог, долго кипятили в океанской воде; когда кирза размякала, ели ее. «Лишь на последнем отрезке дрейфа, — признается А. Зиганшин, — потихоньку начала отъезжать "крыша", пошли галлюцинации. Мы почти не выходили на палубу, лежали в кубрике. Сил совсем не осталось. Пытаешься подняться, и словно получаешь удар обухом по лбу, чернота в глазах. Это от физического истощения и слабости. Голоса какие-то слышали, звуки посторонние, гудки кораблей, которых в действительности не было».

Какова была обстановка в мире на тот момент? Карибский кризис, чуть не спровоцировавший третью мировую, еще не грянул. Но про кузькину мать американскому президенту Никсону наш Никита Сергеевич уже напомнил. Насчет того, стучал ли наш генсек ботинком по трибуне ООН, историки расходятся. Кто-то говорит, не ботинком, а сандалией. И не стучал, а собирался, да передумал. Не суть. Америка на тот момент считалась пусть не врагом, но недругом номер один. И настолько было вбито в сознание нашего человека, что «у советских собственная гордость», что поражаешься. 

Посудите: обессилившие люди слышат шум наверху. Решили, что галлюцинации одновременно у четверых быть не могут, выползли на палубу. Над головами кружат самолеты, потом с авианосца поднимаются два вертолета. Спасение! Пилоты высунулись из кабин, сбросили веревочные трапы, кричат, показывают, как подниматься. Зиганшин ждал, когда кто-то спустится на палубу, и он поставит условия: «Дайте продукты, топливо, карты, и мы сами домой доберемся». Вертолеты висели, пока не закончилось топливо. Улетели. Прилетели другие, но результат тот же: американцы не спускаются, русские отказываются подниматься. И вдруг авианосец разворачивается и удаляется. Вертолеты улетают вслед за ним. «В этот момент мы по-настоящему струхнули, — 56 лет спустя признается Асхат Зиганшин, — хотя даже тогда мысли не было, чтобы бросить баржу». 

Авианосец все же вернулся… Когда спасенных повели кормить, командир, выросший в Поволжье и не понаслышке знавший, что такое голод, предупредил ребят: «С голодухи нельзя обжираться, это плохо заканчивается». И они к миске бульона взяли по небольшому кусочку хлеба. Вот это дисциплина! Или у советских собственная гордость? Спало пятидесятидневное напряжение, люди спасены, накормлены. Командир вошел в душевую кабину — и рухнул без чувств. Первое, о чем спросил санитара, очнувшись через три дня в лазарете: «Что с баржой?» Санитар не знал. И тут Зиганшина охватила настоящая паника. Он, должно быть, тоже не понаслышке ведал, как встречали на родине многих вернувшихся из немецкого плена красноармейцев. Подумывал о самоубийстве.

Что ребята спасены, родным сказали соседи, услышавшие новость по радиостанции «Голос Америки». Власти наши неделю обдумывали, как быть, и все же решили сделать из четверки героев. Кажется, Надежда Мандельштам, вдова загубленного поэта, назвала эпоху Хрущева вегетарианскими временами. «В Москве в первые дни опасался, как бы не упекли на Лубянку, не упрятали в Бутырку, не начали пытать, — делится тогдашними страхами А. Зиганшин. — Но в КГБ нас не вызывали, допросов не устраивали, наоборот, встретили у трапа самолета с цветами. Вроде бы даже звание Героев Советского Союза хотели дать, но ограничилось орденами Красной Звезды. Мы и этому были рады».

Министр обороны Малиновский всем подарил штурманские часы, Зиганшину присвоил звание старшего сержанта, каждый получил двухнедельный отпуск домой. По возвращении четверку отправили в Крым, в военный санаторий. Предложили всем поступить в военно-морское училище. Трое согласились. И с 7-8-классным образованием запросто поступили. Учились с «хвостами». Да и когда учиться — постоянные выступления на заводах, школах, в институтах, воинских частях. И так вплоть до полета Гагарина, затмившего славу четверки.

Хемингуэй присылал на имя А. Зиганшина приветственную телеграмму, письма писали Тур Хейердал и Ален Бомбар, тот, что первым в мире пересек под парусом Атлантический океан, ел пойманную рыбу, пил воду с планктоном, похудел на 25 килограммов, серьезно подорвал здоровье. А еще врач, хоть и французский. Да оно и понятно — что нашему дрейф, то французу не в кайф. Наши ребят по тридцать килограммов сбросили, и рыба у них не клевала… 

Двое из той легендарной четверки уже умерли. Восемь лет назад друзьям А. Зиганшину и А. Крючковскому, проживающему на Украине, сделали подарок. Пригласили на неделю на Сахалин. Планировали слетать на Курилы, но аэродром на Итурупе из-за шторма не принимал. Летчиков почти уговорили, но они все же отказались: «Полосу на Итурупе японцы строили для камикадзе: тем важно было взлететь, о посадке не думали». 

Асхат Зиганшин живет под Питером, почетный житель Стрельны (и Сан-Франциско, кстати), сторожит на лодочной станции частные яхты, работает «на аптеку». После того, как стукнуло семьдесят, болячки одолели. Но держится молодцом. Как на дрейфующей барже: «Не жалуюсь. Вот на пятидесятилетие дрейфа мне холодильник подарили. Импортный, большой…»