О разбогатевшем поэте

Поскольку Алексею Николаевичу Плещееву, русскому поэту второго плана, как сейчас принято классифицировать классиков, никаких круглых дат и юбилеев не предвидится, про него и вспомним.

 Сколько ни спрашивал знакомых, сколько ни вспоминал сам его стихов, ничего не всплыло, кроме детских хрестоматийных строк про травку, которая зеленеет, и про солнышко, что блестит. Еще пришло на память: «Осень наступила, высохли цветы», но оказалось, что строки, долго приписываемые А. Плещееву, ему не принадлежат. 

Самый яркий штрих в биографии Алексея Николаевича — на старости лет поэт сказочно разбогател. Всю жизнь прозябал-прозябал, влачил-влачил.… Кстати, строчку «Влачу я цепь моих страданий» в критической статье упоминал сам Белинский. Ругал и восхищался одновременно. Неистовый безбожник Виссарион нынче не авторитет, но все ж прислушаемся. Он ставит Плещеева «несравненно выше всех других и достойным внимания и памяти». А впрочем, кому сегодня интересны творчество, либеральные взгляды, борьба с крепостничеством? Коснемся вскользь основных жизненных вех и перейдем к главному — крутейшему парижскому отелю «Мирабо», куда состарившийся поэт перетащил семью. 

Биографы единодушны: родился Алексей Николаевич совершенно не вовремя. Годы взросления пришлись на усиление реакции, спад активности, рост пессимистический настроений в прогрессивной среде. Отметим, что поэт появился на свет в 1825 году, за десять дней до декабрьского восстания с последующим его подавлением. То есть судьба предопределена. Нужда преследовала Плещеевых всю жизнь. Семья, хоть и дворянская, но обедневшая. В роду — несколько литераторов, а литераторы не были богатыми сроду. Отец служил при олонецком, вологодском, архангельском губернаторах. В ту пору губернатор — едва ли не самая низкооплачиваемая должность. Потом родитель подался в губернские лесничие и, надо полгать, тоже перебивался.

Короче, единственный сын искал-искал справедливости, не нашел, от безысходности ринулся в объятья к петрашевцам, завел сомнительные знакомства с Ф. Достоевским, М. Салтыковом-Щедриным и увлекся социалистическими идеями. Послал как-то Федору Михайловичу копию «Письма Белинского Гоголю». И допосылался. Схлопотал восемь месяцев  Петропавловки. Алексей Плещеев оказался в числе двадцати одного осужденного, которых приговорили к расстрелу. Инсценировку казни опишет Ф. Достоевский в «Идиоте».  

В ссылке Плещеев познакомился с Тарасом Шевченко, а также одним из создателей Козьмы Пруткова А. Жемчужниковым и другими неблагонадежными товарищами. Участвовал в одном из туркестанских завоевательных походов, проявил мужество. Храброму штрафнику срок скостили. О возвращении ни в одну из столиц  речи быть не могло. Оставался Оренбург и нищенская должность при губернаторе. Это уже наследственное. Ка­кое-то родовое проклятие. Пришлось жениться на дочери смотрителя соляного прииска. 

Шли годы, поэт возобновил литературную деятельность, навыпускал поэтических и прозаических сборников. На его стихи П. Чайковский, М. Мусоргский, А. Рубинштейн, Ц. Кюи, А. Гречанинов написали сотни романсов. Но если они и исполнялись в великосветских салонах, никаких авторских не капало. Литература не кормила. И это несмотря на то, что у пишущей братии Алексей Николаевич пользовался заслуженным авторитетом. Молодой Чехов прислушивался к советам. В переписке с друзьями Антон Павлович называл Плещеева падре и дедушкой. Потешался над теми, кто восторженно отзывался о плещеевских стихах, но над кем Чехов не насмехался? 

Обратимся к Зинаиде Гиппиус. Эта дама, писавшая плохие стихи, но имевшая безупречный поэтический слух и вкус, притягивает. Обладая цепким взглядом с ядовитой поволокой, она создала уникальные литературные портреты. Когда Зинаида Николаевна впервые встретилась с Плещеевым, ей было около 20 лет. Она любила крутиться среди дедов с «благоуханными сединами», мотала на ус, или что там у нее было. Старик Я. Полонский ей рассказывал, что Ф. Достоевский впервые применил слово «стушеваться», а Н. Карамзин сотворил слово «предмет». Сам же Полонский изобрел выражение «непроглядная ночь». Зинаида Николаевна фыркала, делала вид, что ей не нравилось. О Плещееве вспоминала так: «Настоящий русский барин, родовитый, мягкотелый, с широкой повадкой, с ленцой». В воспоминаниях «Благоухание седин» есть дивные строки: «Он — большой, несколько грузный старик, с гладкими, довольно густыми волосами, желто-белыми (проседь блондина), и великолепной, совсем белой, бородой, которая нежно стелется по жилету». 

Но мы увлеклись. Где же богатство? Сейчас-сейчас. З. Гиппиус утверждает, противореча биографам, будто Плещеев имел состояние, но (об этом ей сказал М. Салтыков- Щедрин) «в Москве на сладких пирожках проел». Зинаида Николаевна добавляет: «И на хлебосольстве, вероятно».

С Мережковскими Плещеев регулярно переписывался. И вот однажды Зинаиде Николаевне от него пришло такое письмо: «Скажите Дмитрию Сергеевичу (мужу З. Гиппиус), чтобы он не спешил искать издателя для своих двух книг, и к Суворину подождал бы обращаться: я, может быть, сам их издам. Вы удивитесь, спросите, откуда у меня деньги? Дело в том, что случилась неожиданность: я, кажется, скоро буду богат, и очень богат…»

Наследство свалилось, как снег на голову, старик никак его не ждал. Гиппиус пишет, что внезапное богатство — вещь нелегкая на старости лет. Да еще для передового поэта, каким его в ту пору считали, да с темным прошлым. Но за два года, что отвела ему судьба, «не исказилось ни одной черты в образе этого милого человека». 

Он жил в отеле «Мирабо» в апартаментах с видом на Вандомскую колонну и только что построенную Эйфелеву башню. Звал в гости друзей из России, сорил деньгами, заказывал обеды, умолял принять тысячу рублей на проезд. Финансировал журналы, учредил литературные фонды, поддерживал молодых писателей и поэтов, обеспечил своих детей.

В 1893 году А. Плещеев скончался в Ницце по пути на лечение. Тело перевезли в Москву. На похоронах у Новодевичьего монастыря молодой К. Бальмонт прочел посвящение.  Прощальное слово предоставим Зинаиде Гиппиус: «В толпе замечаю, там и сям, мерцающие седины моих друзей — сверстников Плещеева. При выходе Петр Исаевич Вейнберг наклоняет ко мне белую бороду и шепчет: «А знаете, ведь хорошо, что он умер. Наследники выиграли дело, и все, что осталось, у него бы отняли. К счастью, он успел обеспечить семью». Если так, — тем удивительнее маленькое чудо, прощальная улыбка Судьбы, посланная этой милой, детской душе». •