Ленинградские акварели, петербургские зарисовки

Решил пройти по петербургским местам, которые в дни нашей ветреной юности назывались ленинградскими. Тридцать пять лет назад с другом мы приехали по-ступать в инженерно-морское училище, в «макаровку». По нынешним временам затея не такая уж и неосуществимая.

Санька, курсант «макаровки», приезжал в отпуск на каникулы. «Ленты в якорях», расклешенный, отутюженный и накрахмаленный, выглядел он, как юнга Магеллана, гордый и счастливый.  Посоветовал поступать не раздумывая. Полное гособеспечение, обмундирование, стипендию он гарантировал. Но вышло так, что мы сдали на трояк письменную математику и, обиженные, забрали документы.

Тридцать пять лет спустя. Я на Васильевском острове. Осталось найти нужную линию. Их тут больше сорока штук.  Вот желтое здание с атлантами. А я почему-то думал, что  кариатиды подпирали крышу, и будь здесь со мной Славка, спорил бы до хрипоты. Да нет, все правильно — кариатиды с другой стороны здания. Память не отшибло, просто тогда на атлантов внимания не обращал.

После обнадеживающего собеседования с начальником училища мы рванули в Эрмитаж. Искали фигуру Петра. Наткнулись на «Три грации» Кановы. Славка меня еле оттащил: «Куда ты делся? Я уже все этажи обошел, а ты никак не наглядишься. Ничего девки, но столько времени не стоит на них пялиться, там есть и позабористей, пошли, познакомлю тебя с Джульеттой Родена, и хватит на сегодня».

Линия, как была  косая, таковой и пребывает по сей день. Овощной ларек появился, видимо, не так давно. Продавщица, молодая узбечка, выслушивает упреки бабули о том, что «гнилую хурму вчера всучила».

— Я не заметила…

— Да уж, конечно, так я и поверила.

Появился  хозяин, послушал, резко окрикнул жену, протянул старушке  в коробке штук пять плодов: «Бэри!»  Старушка взяла один. «Все бэри», — и высыпал в бабулин пакет. Посмотрел на меня: «Хочищь?»

— Спасибо, я ее не ем.

— Как хочищь.

Распахнул ворота грузового фургона, впрыгнул туда и начал разводить внутри костер в железном ящике. Объяснил: греет фургон, чтобы не замерзли овощи, когда повезет с базы. Напустил дыма, закашлял, выпрыгнул.

На обратном пути я встретил ту же узбечку в аптеке, она озадачила персонал, спросив «масса для грибы». Подумали, ей нужно масло, чтобы шампиньоны жарить. Оказалось, мазь от грибка.

На территорию училища матросики с КПП не пустили. «Нельзя. Без пропуска — только в дни открытых дверей. Если хотите, позвоните начальнику». Надо же, как 35 лет назад!

С самого утра перед следующим экзаменом я успокаивал Славку, что не все потеряно, нужно сдавать до конца, хотя и сам ни во что не верил.

— Да ладно тебе убиваться, —  упрашивал я друга. — Помнишь, в школе на экзамене весь класс списывал алгебру у Наташки. И мы с тобой почти все у нее перекатали, кроме последнего примера, который пришлось самим решить. Всего две пятерки поставили, как раз нам с тобой. А тут наоборот — бог шельму метит.

Уговорил. Весь путь на двух трамваях и метро ехали молча. Я уже занял очередь на Голгофу, смотрю, Славки нет. Понял, что он свалил и … обрадовался. Тоже вышел из аудитории, прошел за территорию городка, хоть нас предупредили, что назад могут и не впустить.

За письменный трояк до сих пор обидно. Все у нас списывали, и большинство получили пятерки.

Прохожу мимо завода, он раньше назывался  шарикоподшипниковым. Что здесь сейчас, непонятно. У этого магазина я и увидел Славку, он выходил с огромным серым кульком, доверху набитым леденцами. Идет, лыбится: «Хочешь конфетку?» Теперь он меня стал уговаривать, чтобы я вернулся и не валял дурака.

Назад на территорию училища нас не пустили матросики на КПП, как будто те же самые, что и сегодня. «Звоните начальнику», — сказали. Назавтра мы забрали документы,  начальник, не взглянув, бросил сухо: «Очень глупо».

Когда мы понуро плелись вдоль завода, на лавочке курили рабочие и судачили про рыбалку. Мы положили кулек на скамейку, кто-то крикнул: «Пацаны, вы конфеты забыли». «Это вам», — сказали мы в унисон, не сговариваясь и не оборачиваясь.

Вчера на детской площадке я познакомился с питерским рыбаком. Он, как и я, гулял с внучкой. Рассказал, что доехал до озера на электричке, ступил на лед и провалился по пояс в трещину, занесенную снегом. Из сухой одежды были только носки. Вылил воду из валенок, разделся полностью, одежду кое-как отжал, с трудом напялил, обмотал валенки пакетами и стал ловить. Не идти же назад — электричка все равно через три часа. И как начало клевать — забыл про холод, а было около двадцати мороза. Пришел знакомый рыбак, сел рядом — у него не клюет. Просил лунку продать. Я не стал переспрашивать, может, у них так принято?

— Когда возвращались и перепрыгивали через ручей, сосед в оба валенка зачерпнул воды, а я, весь обледенелый, не допрыгнул и  провалился еще раз по шею. В тамбуре электрички воду вылили, уселись на свои коробушки, сосед достал бутылочку, как из волшебного ларца, я ему двух щурят отдал. Едем — теплынь! В салон электрички гляжу — люди в шубах сидят, сгорбившиеся, скукоженные, а нам — хоть бы хны. И не заболели…

Утром меня снарядили с полуторагодовалой внучкой  в центр развития, куда водят мамы малышей со всей округи. Встретили приветливо, защебетали: «Кого это Алиса привела развиваться, наверное, дедушку?» Ввалился чей-то папа, огромный, борода в сосульках, привез Стасика в коляске. Продирался сквозь заносы и сугробы, ручку у коляски выкорчевал с корнем. Стасик по пути уснул.

Папа растерянно спрашивает: «Чего делать-то? Мама на сессии. С этими переводами часов — никак не приспособимся. И санки никак не купим». Другие мамы Стасика растормошили, развязали узлы на шапке, капюшоне, кофтах. Пошли развиваться без нас.

Детям, которые и говорить-то не умеют, а некоторые — и ходить, показывали спектакль про трех медведей. Удивительно, но почти все малыши смотрели зачарованно. Сами участвовали в действии, подходили, подползали к  избушке со светящимися окошками и засыпали ее снегом-манкой.

У папы имя вполне петербургское — Герман, но сам он с Камчатки. Работает в какой-то рыбной фирме, покупает икру, солит сам, сбыт наладил. Поясняет: «Ее ж тут никто солить правильно не умеет, а съедобной можно сделать даже маринованную каракатицу».  Ездил недавно «на своем драндулете» на родину проведать стариков, возвращался с кузовом, набитым селедкой. Добирался с приключениями. Три раза ломался в дороге. В районе Свердловской области кончилась еда.

— Кроме селедки, жрать нечего, голову откушу, в окно выплюну, пожую, снегом заем и ору, как заклинание, из Высоцкого: «И Маз попал, куда положено ему…»  Выжил, доехал.

Сорвиголова. Редкостное обаяние. Приехал в Питер зимой два года назад. Знакомых никого, на Витебском вокзале ночевал с таким же потенциальным гаст-арбайтером. Милиционеры прогнали. Пришлось идти в метро досыпать.

— А это не Москва, кольцевой нет. Доедем до конечной — и назад. Пашка предложил выпить. Потом решили досуг перевести в культурное русло, долго искали Третьяковскую галерею, спросили у одной девушки, как проехать, она две остановки хохотала…  Поженились через два месяца. Она меня устроила на консервный завод. Ее дед там до войны был крупным начальником…

Детей нам привели уже одетых. Герман пригласил вечером в гости.

На кухнях, подобной этой, собирались шестидесятники, диссиденты и прочий преследуемый элемент. Дед у жены Германа — из таковских, но пострадал он раньше, его из этой квартиры забирали в конце тридцатых, за что, Герман не знает, дед умер после реабилитации.

Пришел еще один гость, философ Клим. Он не диссидент, но тоже натерпевшийся. Коренной петербуржец, убежденный холостяк. Пять лет назад уволился из школы, где преподавал историю. Занимался рекламной деятельностью в каком-то агентстве, много зарабатывал, но все рухнуло в один день. Скис, расклеился, в беседе с друзьями выдавал мрачные прогнозы насчет будущего страны, предрекал голод. Засобирался к маме в Псковскую область, в родовое имение. Позвонил ей, сказал, что надо срочно разводить кур. В Питере купил инкубатор, десяток яиц. Вылупился один петух. Бегал за Климом по квартире, как собака, потом ни с того ни с сего начал клеваться.

Никто не верил в серьезность его намерений — гвоздя ведь не мог забить в стену. Но Клим набрал литературы, читал день и ночь, накупил инструмента, стройматериалов, отгрохал сарай, называет его фермой. Перевез петуха, сокрушался, что зря купил инкубатор, на эти деньги можно было приобрести стаю страусов. Собирается разводить коней. 

Кондукторши здесь все на одно лицо. Проездные удостоверения проверяют специальным  прибором. К тем немногим, кто протягивает деньги, подходят охотно и благодарят.

— Подскажите, когда улица Манчестерская?

— Подскажу. А где мы сейчас едем?

Послеоперационная палата больницы академии наук (РАН). Моя жена Люба рассказывает: «Я ночь провела в реанимации по соседству с девяностолетним математиком Боголюбовым».

А меня обещали свести с астрономом. Спрошу его, не знаком ли он с милосердным и всемогущим вседержителем, с тем,  кто командует парадом планет и благоприятно располагает созвездия.