Вокруг Лермонтова

В мирные дни мы отпраздновали бы его громче; несколько дней вся Россия жила бы воспоминаниями о поэте, размышлениями о нем, как, например, было недавно во дни торжеств гоголевских». 

Как будто сегодня написано. А ведь статье ровно сто лет.  «Фрагменты о Лермонтове» принадлежат перу Владислава Ходасевича, большого поэта Серебряного века, авторитетного критика,  историка литературы, порой язвительного, удостоившегося от Бунина прозвища муравьиный спирт. Но о Бунине чуть позже.

Сравнивая, как отмечали двухсотлетия Пушкина и Лермонтова, невозможно не заметить, что масштаб освещения и приготовления к юбилею «солнца русской поэзии» превосходил чествование его младшего современника «в сто сорок солнц». Несколько лет назад министерство культуры обещало потратить на двухсотлетие Лермонтова 200 миллионов рублей. И, должно быть, потратило.

Доказательства всенародной любви к Александру Сергеевичу по ящику демонстрировали несколько месяцев. «Онегина» шпарили наизусть правители и кухарки, бомжи цитировали — не остановишь; премьер-министр божился, что засыпает с томиком Пушкина под подушкой. О Михаиле Юрьевиче —  «пустыня внемлет Богу». Почему? 

Накануне лермонтовского столетия Ходасевич встретил (а может, придумал) пророчицу: «Вот попомните мое слово, даже юбилея его не справят как следует: что-нибудь помешает. При жизни мучили, смерть оскорбили, после смерти семьдесят лет память его приносили в жертву памяти Пушкина — и уж как-нибудь да случится, что юбилея Лермонтова не будет». 

Вернемся к Бунину. Иван Алексеевич боготворил Пушкина, считал его своим литературным богом, кажется, ни одного худого слова в его адрес не проронил. В огород Михаила Юрьевича камушки долетали. Читая раннего Лермонтова, поздний Бунин брюзжал в дневник: «Совершенно детский убогий вздор, но с замечательными проблесками». 

А сравним брюзжание Бунина с оценкой Ходасевича: «Вот строки, кажется, самые кощунственные во всей русской литературе: в них дерзость содержания подчеркнута оскорбительной простотой формы. 

За все, за все Тебя благодарю я…

Устрой лишь так, чтобы Тебя отныне

Недолго я еще благодарил.  

Бога Лермонтов укорял много раз. Но нигде укор не был выражен им с таким вызовом, как в этом язвительном прозаизме». 

 А когда мы заучивали наизусть лермонтовскую «Благодарность», не задумывались, что она к богу обращена. Полагали, поэт какую­-нибудь Лопухину, Сушкову, Иванову укоряет — там же про «отраву поцелуя» сильно сказано.  Владислав Фелицианович просветил.  Что там муравьиный спирт —  царская водка!

Так что в устах Бунина, академика русской словесности (а Ходасевич не был даже доктором филологических наук), «проблески» брильянта дороже. Тем более что за три дня до кончины Бунин якобы говорил Алданову: «Я всегда думал, что наш величайший поэт был Пушкин, нет, это Лермонтов! Просто представить себе нельзя, до какой высоты этот человек поднялся бы, если бы не погиб в 27 лет». В год, когда родился Бунин, Михаилу Юрьевичу исполнилось бы 56 лет, но судьба ему отпустила в два раза меньше…

Для пушкиниста и лермонтоведа отыскать неизвестный автограф или письмо — то же, что откопать золото скифов для археолога. Исследователи всегда что-то припасали к мелким и крупным юбилеям. То молодой пушкинист разгадает зашифрованную подпись на французском языке в письме Пушкину от Екатерины Воронцовой. Слово «вобюлиманс» исследователь напишет по-русски, прочтет справа налево, получится «с нами любовь». И оживет любовная история, и Андрей Вознесенский создаст шедевр в четыре метафоричные многоплановые строфы. 

То неподражаемый Ираклий Андроников у столетних десятиюродных родственниц извлечет из сундуков дрожащими руками автографы стихов, рисунки, подлинники писем Лермонтова — и появится превосходный цикл устных телевизионных рассказов.

К двухсотлетию Пушкина наши не нашли ничего. Итальянская славистка-профессорша добыла письма Дантеса к Натали и соорудила сенсейшн «Пуговица Пушкина», где Дантес и Гончарова любили друг друга пылко и взаимно. На западе версию обсасывали и обгладывали охотно, совершенно по-иному вырисовывалась  преддуэльная ситуация. Отечественному пушкиноведению открытие не повредило. И вообще, Серене Витале далеко до Герты Мюллер.

О Лермонтове ничего такого не откопали даже басурманские исследователи. И не надо. Наши дамы Алла Марченко и Эмма Герштейн никому в обиду Михаила Юрьевича не дадут — сами пригвоздят. 

Вспомним, какое определение придумал Лермонтову В. Набоков — «путь млечный над горами». А как интересна его статья о композиционном построении «Героя нашего времени», размышления,  почему именно в такой последовательности представлены части в романе. Владимир Владимирович разбирает сюжетные линии, как шахматную партию. Набоков составлял шахматные задачи и кроссворды, он их называл по-русски крестословицами. Именно в шахматном журнале едва ли не впервые у нас был напечатан рассказ Набокова с предисловием Ф. Искандера, пожелавшего: пора вернуть Набокова на родину. 

Кстати, когда перечитывал о визитах Лермонтова к Наталье Гончаровой, наткнулся на такую подробность: Наталья Николаевна играла в шахматы и могла часами просидеть за решением шахматных композиций. Известно, что и Пушкин играл в шахматы, научил приятеля, расстраивался, когда тот стал учителя обыгрывать.

То, что Лермонтов не бывал в Ржеве, можно утверждать со стопроцентной уверенностью. Пушкина подозревали в приезде. Потом оправдали. Много гадали, встречались ли они друг с другом. Документально не подтверждено, поэтому верить нужно поэтам. Белле Ахмадулиной слово: «Лермонтов не встречался с Пушкиным, не видел, не хотел видеть — так нестерпимо любил».

А к нашему городу Михаила Юрьевича мы пристегнем таким образом. Из Тверской губернии, из Новоторжского уезда, Татьяна Бакунина (знаменитый дворянский род), только что узнав о гибели поэта, пишет письмо брату: «Ржевский сейчас рассказывал про Лермонтова (Владимир Константинович Ржевский — чиновник особых поручений при графе С. Строганове в Москве), он видел его убитого, он знал его и прежде; почти поневоле шел он на дуэль, этот страшный дуэль, и там уже на месте сказал Мартынову, что отдает ему свой выстрел, что причина слишком маловажна, слишком пуста и что он не хочет стреляться с ним. Но Мартынов непременно требовал, оба прицелились, Лермонтов повернул пистолет в сторону, а тот убил его. Невыносимо это, всю душу разрывает, так погибнуть, погибнуть поневоле лучшей надежде России».