Мы наблюдаем, нас наблюдают... (отрывки из книги "Паноктикум идиотов")

Начало от 9, 16, 23 и 30 января 2019 г.
Козыри — буби
Всегда, согласитесь, вдали от дома встретишь земляка. Вчера к нам закинули Антона Грека. Познакомился я с ним при весьма необычных обстоятельствах. Это было в тот злополучный год, когда по области горели торфяные болота, и цена на бруснику подскочила до астрономической суммы, как и цена на нефть (это было во времена первой американской агрессии на Ирак). Москвичи рыскали по близлежащим весям, встречали на вокзалах пригородные электрички в надежде купить у какой-нибудь бабки хотя бы литр — на морс. Я тогда махнул на промысел рукой и поехал в Чертолино (в свое родовое имение) обрывать ранетки, пока за меня это не сделал кто-то другой. В вагоне, по случаю дождливого и буднего дня, было немноголюдно. Поэтому молодой человек примерно моего возраста, одетый по-лесному, с огромным морским биноклем а-ля капитан Врунгель, не мог не привлечь моего внимания.
— Свободно? — спросил я, кивая на кресло рядом с ним, хотя свободных мест кругом было в избытке.
— Приземляйся! — оживился он и хотел машинально по- двинуться, но вовремя сообразил, что мы не «в плацкарете едем», а «летим в авиасалоне», каждое кресло тут ограничено подлокотником.
— В путешествие собрался? — для завязки разговора не- уклюже поинтересовался я.
— Мда... Только вот с погодой промахнулся, — весело расстроился он. — Змеи в такую погоду по норам прячутся.
Услышав про змей, я заинтересовался еще сильнее. Я не поразился особо, нет: каких только чудиков не встречал во время своих блужданий по лесам. Кто-то, как и я, промышлял только по ягодам. Кто-то, широкодиапазонный — по ягодам и грибам. Санька Жуков, например, ПО ВСЕМУ, что не запрещено законом: по чаге, фиалкам (ландыши и подснежники было запрещено собирать, а Санька был гражданином законопослушным, он отсидел всего 18 лет за квартирные кражи). Одно время он собирал даже еловые шишки и брусничный лист, но этот товар на рынке спросом почти не пользовался: если продаст килограмма два шишек да пару пучков брусничника — радовался, как ребенок. А Толик В. промышлял исключительно еловыми лапками: кто-то на Новый год украшал ими квартиру, кто-то выстилал последний путь близкого человека — от подъезда до катафалка.  Витька З. — промышлял вениками и сабельником. Веники в его кладовке хранились разные — и традиционно березовые, и престижно дубовые, и экзотически можжевеловые (о сабельнике я как-нибудь расскажу отдельно, это тема целой статьи).
Поэтому, когда Антоха сказал про змей, я особо не поразился: имея надежный рынок сбыта, на змеином яде можно озолотиться. Но оказалось, что насчет яда я не угадал. Змей, в основном гадюк, он ловил не для государственных аптек, а для частных серпентариев. Отвозил их в Москву и на Птичьем рынке продавал любителям квартирной экзотики.
— Да, крутой у тебя бизнес, — позавидовал я белой завистью змеелову Антону Греку. — А я промышляю ягодой, да вот непруха: повсюду горят брусничники.
— Езжай на Грешниковскую падь, под Дятлово, — неожиданно посоветовал он. — Я в бруснике профан, но, думаю, она там не горит и не загорится. Гадюки там греются на кочках, — и пояснил, потому что понял, что я тоже профан в змееловстве, — любят они это дело, на солнышке полежать.
— Антон, — загорелся я. — А какая связь между змеей и ягодой? Они же ее не едят.
— Точно не знаю, но думаю, что не едят. Но раз они не боятся выползать на болото, значит, торф в глубине не тлеет. Змеи, они ведь лучше любого сейсмографа и термометра определяют состояние окружающей среды. я их люблю, своих змей...

* * *
Потом до меня донесся слух, что Антохе Греку за какие-то часы дали восемь лет и отправили на бежецкий строгач. Поэтому я и удивился, увидев его на пороге нашей шизоидной хаты: какими судьбами, зема? Оказалось, что он (ему дали новую кличку — Змеелов), сам того не желая, поменял арестантский окрас. Теперь он по масти не просто «мужик» и порядочный арестант по статусу, а ПОРЯДОЧНЫЙ БУБНОВЫЙ арестант мужицкой масти. Про такую вычурную окраску слышать мне еще не приходилось: ни на воле, ни в тюрьме, ни на экспертизе. Что это за абракадабра, Антох? С чем ее хоть едят, с каким гарниром?
— С галопероидом ее едят, а на десерт — чифир с баландой, — растолковывает нам Антон кулинарные особенности новой окраски, — потому что лагерный лекарь, лепила хренов, узрел в моей душе вялотекущую паранойю.
— И что теперь делать? — я растерян, деморализован, я не знаю, как на сие реагировать; что опытный врач заподозрил у него психические отклонения, не шибко-то меня и удивило: пожалуй, они есть у каждого из нас, кто страдает по лесу. Даже у Сергея Иваныча, у которого аж два высших образования, и то какая-то патология есть однозначно, потому что он коллекционировал звериные экскременты в сушеном виде. Волчьего, кабаньего и прочего помета я на своем веку и сам нагляделся немало, а вот дерьмо енота на блюдце увидел только в его коллекции.
«По большому счету, это и не енотово г-но, — пускался в оправдательное объяснение мой приятель. — Еноты-полоскуны и еноты-древолазы в наших краях не водятся; они живут за Уралом и ведут оседлый образ жизни. А эта кака принадлежит енотовидной собаке». «Она в наших краях точно водится?» — строго экзаменую я учителя биологии и ошарашиваюсь его ответом: «А черт ее знает, где эта каналья водится; она же, в отличии от енота, кочует по всей земле. Прикинь, в прошлом году где-то на Смоленщине была поймана ено-собака, которую семь лет назад окольцевали в Якутии».
Недоумение у меня вызвало другое: получается, что Антоха пять лет отпахал на хозяина за здорово живешь и теперь все начинает с нуля. Впрочем, он всю свою непутевую жизнь всякий раз в понедельник начинает заново. Когда-то у Антона было ВСЕ: и жена, и сын, и коляска для сына, и мотоцикл «Урал» с коляской для жены. Потом он задурил, и жена от него уехала к матери в Великие Луки. Она свалила, а он по этому поводу задурил еще пуще. Но он — не нам, слабохарактерным, чета. Мужик он крепкий и слово держит. Проснулся однажды утром и сам себе говорит: хорош! Пьянка-пьянкой, дело, бесспорно, полезное и нужное, но семья для мужика полезнее. Купил цветы, марочное вино, бисквитный торт (мне все это еще предстоит) и поехал в гастроль мириться. В поезде он слегка поднакушался и его грабанули: увели остатки вина и цветы, но почему-то не взяли торт, лишь надкусили с двух сторон, видимо, на закусочку. Антон от такого хамства взбесился, будто его укусила эфа, но... но поезд в прямом смысле уже ушел и было «поздняк метаться». «Бесись не бесись — прикинул Антон, — а уж коль приехал, то надо идти мириться». Приходит он к своей благоверной с початым тортом, а там...
А там, пока он пока он пьянствовал в Ржеве, жена его, не будь идиоткой, уже успела где-то встретить друга детства, майора милиции в отставке, и подала на развод (вот это я уже прошел). Плюнул он тогда на такой кордебалет, пожелал им любви до гроба и ретировался.
Последние деньги, что у него остались, он спустил в каком-то пивном шалмане. Пил со всеми подряд: с малолетками, старухами, с бич-командой и даже с одним ментом-майором. Может, и с тем же самым, в глаза он своего преемника не видел, знал о нем лишь понаслышке. Ночевал, как залетный босяк, в медвытрезвителе (вот это я уже прошел многократно). Там ему, естественно, влепили штраф, и, что неестественно совершенно, вернули его «Командирские» часы (кто служил в ГСВГ, знает им цену).
Вышел он утром на свежий воздух, сел на лавочку и задумался: где бы похмелиться и как добраться до дома. И тут, как черт из табакерки, из канавы выскакивает местный алкаш. Антоха сначала подумал, что там, в канаве, одна фуфайка валяется. Босых ног и лысой головы он с бодуна не рассмотрел, их занесло листопадом.
Выскочил, значит, этот тип из своего укрытия, листву с себя стряхнул и у Грека спрашивает: «А похмелиться есть?» Антоха Грек ему отвечает: «Часы «Командирские» есть. Загнать сумеешь?»
— Ноу проблем, — отвечает ханурик, кося под иностранца; и они пошли в какую-то двухэтажку. — Май нейм из Вася. Ай лив ин Гренд Луки. Ты пока здесь посиди (он указал на какое-то бревно: в критических ситуациях легко переходил с инглиш на рашн и обратно). А я — уан секонд! — с этими словами нырнул в подъезд.
Антоха просидел под нудным дождем около двадцати минут (у него хватило терпения, у меня б не хватило) и пошел искать — если не алкаша, то хотя бы часы. На первом этаже была могильная тишина. На одной двери было мелом написано: «Света, я тебя люблю» (без подписи), а на другой на скотче болталась директива: «Не ломись, я у мамы. Винегрет в холодильнике. Люся». По-моему, это уже что-то из репертуара М. Задорнова. На втором этаже дым стоял коромыслом: слева дружным оркестром выли, визжали, лаяли и кричали, по меньшей мере, собак десять разных пород. Им аккомпанировал Вячеслав Добрынин: «Не сыпь мне соль на рану!» А вот за второй обшарпанной дверью стоял пьяный хохот и сальный гвалт. Может, Змеелов не стал бы наглеть, сейчас гвалтом и хохотом на весь подъезд никого не удивишь, но тут услышал характерный девонширский говор с нижегородским акцентом, типа: оу, йес! Ну и шибанул он эту пародию на дверь так, что полетели к чертям собачьим и задвижки, и личины, и дверные петли с мясом.
— Гоп-стоп, — говорит им Грек (а пьянка у них уже в полном разгаре, на троих убивается литр: два осоловевших мужика и вульгарная баба в замызганной ночнушке). — Ну, и где часы???
— Какие еще часы? — ухмыльнулся хмырь в фуфайке, и, словно в издевку, продолжает разливать самогон на троих.
— Часы, я спрашиваю, где, падаль ты колымская?
— А счастливые, браток, часов не наблюдают, — хохочет остряк-самоучка.
Тогда Антоха взял со сковороды кухонный нож, вытер его лезвие о вульгарную бабу и полоснул знатока русской классики по сонной артерии. Короче, завалил на глушняк, выпил стакан за его упокой и пошел сдаваться.
Продолжение следует