Мы наблюдаем, нас наблюдают... (отрывки из книги "Паноктикум идиотов")

Начало от 9, 16, 23, 30 января, 6 и 20 февраля, от 6 марта 2019 г.

ВМЕСТО ЭПИЛОГА
— Журналист, пойдем покурим, — Юра Борисов обрывает мои воспоминания самым бесцеремонным образом. — А то мне одному тоскливо.
Юра — самый злостный курильщик из всех, каких я когда-либо видел. Он курит каждые десять минут, и всякий раз, направляясь в курилку, зовет меня с собой. Ему почему-то кажется, что, раз я просто лежу на кровати, не читаю и не разгадываю кроссворды, не лузгаю семечки и не вяжу носки, значит, и мне тоскливо; срочно требуется перекурить, но, скорее всего, у меня закончились сигареты, а попросить у него я стесняюсь. Таков алгоритм его мысли. Самое интересное, что он не жадный и всегда рад меня угостить, потому что курить одному ему тоскливо.
Теперь представьте себе такой расклад: в отделении как минимум шестьдесят человек, из них подавляющее большинство — курильщики. За окном — ранний осенний вечер; ставлю свой задрипанный кошелек против инкрустированного портмоне Туманова, что хоть один человек сейчас в курилке да обретается. Я б еще понял тезку, если б было раннее утро или глубокая ночь. Но ему с ними курить неинтересно, они — на своей волне. Другое дело, покурить со мной, у нас волна одинаковая. Угадайте, о чем мы общаемся эти десять минут: о погоде? о лечении? о политиках? о женщинах?
Список можно продолжать до бесконечности и все равно останетесь, прошу пардона, в дураках. Потому что мы не общаемся ни о чем. Но разве суть в содержании? Суть, как известно, в форме. Цель — ничто, движение к цели — все. И т. д.
— Ну что, докурил? — встряхивается от анабиоза тезка. — Я тоже, кажись, НАКУРИЛСЯ. Пойдем теперь поваляемся. А то мне одному неудобно. Все ходят, что-то делают, а я ОДИН, как олигофрен, валяюсь.
Мы возвращаемся в палату и разбредаемся по своим углам. Я снова зарываюсь в свое старое виртуальное белье (воспоминания), а тезка — в свое реальное. Ну, думаю я, через минуту он, кажись, вырубается, храп стоит, аж потолки шевелятся. Ан, кабы не так! Не проходит и четверти часа, его зычный храп мгновенно перекрывается, словно из розетки кто-то выдернул шнур. Минуты две он ворочается, как медведь в берлоге, потом еще с минуту зевает и опять мелко-мелко семенит ко мне: журналист, это я, пойдем покурим.
— Тезка! — я готов в него чем-нибудь запустить, но, кроме невесомого виртуального белья, под руками ничего существенного. — Я скоро рак легких из-за тебя схлопочу. Слышишь, как я кашляю по ночам? — и я демонстративно выдавливаю из бронхов надсадный кашель: кхы, кхы!
— Что ты стесняешься, не говоришь! — он начинает носиться по продолу, машет руками и в результате налетает на Бляху-Муху с ведром воды. — Потерпи, в следующую отоварку я закажу специально для тебя блок облегченных.
В курилке — дым коромыслом и всеобщий гвалт. Говорят все сразу (человек восемь) и при этом на совершенно разные темы. Молчим и курим только мы: я, тезка и мой семейничек Бондаренко. Санька тоже на своей волне, причем в самом буквальном смысле. Он вставил в уши наушники и ему все по фигу. Так он предохраняется; он бережет подсознание от левой информации.
Можно просто сидеть и никого не слушать, можно с высокой колокольни плевать и на глобальные интересы большинства, и на бытовые неурядицы дебилов-меньшевиков. Но это еще не гарантия, что после перекура ваш мозг останется таким же стерильно чистым, как и до него. Все эти вирусы — предвыборная лихорадка, поэтическая чума и супружеская холера — на редкость всепроникающи, как тараканы и дурные привычки; они оказывают на вас пагубное воздействие. Спасти от них свое подсознание можно только кусочками ваты или наушниками.
— Журналист, хочешь послушать? — Санька протягивает мне свой плеер, он недавно выиграл его в нарды у Кости Мищенко. — Забойная вещь, тебе понравится.
— Опять какая-нибудь иностранщина? — я прекрасно знаю его музыкальные вкусы, потому что, помимо этого плеера, у него еще есть гробина (магнитола с цифровыми дисками). К ней наушники не полагаются, и он с утра до вечера насилует наше подсознание воплями «Роллинг Стоунз» и «Квин».
— Не, наше, исконно русское... «Красная плесень», — (я удивлен, и Санек поясняет) — Кроме этой хреновины, у Костяна ничего не было. А мои диски сюда не влезут... Зато под эту хрень такая прикольная фигня в голову лезет.
— Оно и немудрено.
— Не, ты не понял, — Санька покровительственно опускает мне на плечо свою ладонь с платиновой печаткой (память об отце, известном тверском катале по кличке Фартовый). — Я вот слушаю и думаю, а какого рожна Иисус крестился в Иордане, если он сын божий. Зачем ему это НАДО было... Или вот Робеспьер, например...
Все, кажись, приехали.
«Осторожно, двери закрываются! Следующая станция «Ничто» (В. Асмолов). Ну, где еще, кроме Паноптикума, можно слушать «Красную плесень» и ОДНОВРЕМЕННО размышлять о Боге.•